. Церковь в своем философско-религиозно-политическом аспекте становится в оппозицию к Романовской династии и сохраняет верность корням, верность Московской модели в рамках глобального старообрядческого движения. В XIX веке каждый третий русский был старообрядцем. Если учесть, что в элите староверия не было вообще, то получается, что каждый второй русский человек (каждый второй из народа) был старовер (иногда «сектантом» — «духовным христианином», хлыстом, скопцом или молоканином), но только не конформистом, только не «кадровым». Так что настоящего Православия мы не знаем более трехсот лет.
Как это ни парадоксально, элементы церковной свободы засияли в 1917 году. Почему до этого невозможно было восстановить патриаршество? Потому что вся система российской государственности была направлена против этого. Вся система была выстроена в духе антиправославной, антивосточной философии политики и философии религии. Православие рассматривалась только как моральный инструмент, аналогичный протестантизму. Все остальное подавлялось. В 1917 году пришла свобода от романовской государственности, и вскоре восстанавливается патриаршество — кстати, реабилитируется единоверие, начинается процесс переоценки и переосмысления старообрядчества. Это был «квант свободы», и он бы кончился очень позитивно, если бы большевики его не задавили. Второй «квант свободы» наступает после краха советской системы. Первым квантом стали пользоваться сразу, потому что еще были живы традиции внутри Церкви, а вторым квантом, уже после фундаментального изнасилования нашей Церкви, нашей национальной идеи в период тоталитарной доминации марксизма, мы пока еще не можем воспользоваться. Мы находимся в слишком тяжелом состоянии после двухсот лет жесточайшей романовщины и почти ста лет геноцида русского народа при коммунистах. Свободу нам дали, но пользоваться мы ею можем начать только сейчас; мы только сейчас приходим в себя. Когда мы начнем полноценно размышлять о природе нашей «свободы», мы будем думать и о нашем русском политическом учении. Это неизбежно приведет нас к мысли об империи, симфонии властей и катехоне.
Мне кажется, что предыдущий патриарх, покойный Алексий II, совершенно правильно наложил запрет на участие клира в выборном процессе, потому что нынешние растерянные попы, несколько опьяневшие от этой свободы, могут завести куда угодно — одни в коммунизм к Зюганову, другие — к либералам, третьи — к фашистам. Нам, церковным людям, необходимо понять, как этой свободой воспользоваться. Я полагаю, что модель отношения Церкви к политике должна выстроиться на основе корней нашей традиции и воплотиться в некий религиозно-политический проект. Но только сейчас наступает это время. Поэтому проект должен вызреть.
