— Александр Евгеньевич! — Приглушенный дверью шепот не предвещал ничего хорошего.
Татьяна молча кивнула в сторону реанимации. Темнов кивнул в ответ, и они поспешили к пациентке.
— Давление минуту назад почти до нуля упало, — усугубила его подозрения Людмила. — Пульсоксиметр, как раненый, визжал… Сейчас вроде повысилось… — неуверенно заключила она, указав на мерцающую шкалу.
Ослабленный, но все еще ритмичный пульс отчетливо определялся на бледных запястьях. Дыхательные шумы добросовестно работающего аппарата прослушивались над всей поверхностью легких. Но ширина зрачков достигла максимально возможного предела, заняв всю сетчатку. Глазные рефлексы не определялись.
Александр осторожно повертел голову пациентки с боку на бок, хмуро следя за послушными маршруту движения кружками зрачков.
— Охлажденный физраствор есть?
— Откуда? Только комнатной температуры, — пожала широкими плечами Татьяна. — Зачем он нам…
— Хорошо. — Впрочем, сейчас подобные нюансы не имели значения. — Света, спусти воду и набери похолоднее. Стакан, не больше.
Взяв десятикубовый шприц, он набрал из поднесенной санитаркой кружки прохладную жидкость и, нацепив на кончик шприца короткий пластиковый катетер, медленно ввел воду в левое ухо девушки. Трижды повторив процедуру, он неспешно проделал ту же манипуляцию с правым.
— Ясно, — выдохнув, распрямился Темнов. — Приготовьте адреналин. На всякий пожарный. Вентиляция в прежнем режиме.
Безутешный отец смертницы вновь ждал его на выходе из отделения.
— Доктор!
— Я же вас попросил не торчать у дверей… — Александр осекся.
— Это очень важно, доктор! Выслушайте меня! Умоляю! — Они уже дошли до дверей кабинета. На этот раз врач вошел первым.
— Я не решался вам это сказать, доктор… Понимаете… — Он так и остался стоять посреди небольшой комнатушки, возвышаясь над сидящим на диване Темновым. — Мы, то есть наша семья — люди верующие. Христиане… — Он запнулся, не то от волнения, не то в ожидании реакции слушателя.
Но реаниматолог молча созерцал участок стены за его спиной. Усталое хмурое лицо не выдавало никаких эмоций.
— И для нас — христиан — самоубийство является тяжким, смертным грехом. — Он снова запнулся, но, желая побыстрее облечь в слова рвущуюся наружу истерию, выдохнул: — Самоубийца не попадает в рай.
Их взгляды встретились, и Темнов заметил, что отчаяние застывшей маской прилипло к лицу собеседника.
— Для нас это очень важно, доктор! — Дребезжащий голос отца повышенными интонациями апеллировал к вниманию врача. — Очень!
