Саломон лишь чуть притронулся к каждому блюду, зато говорил без умолку. Он оседлал своего любимого конька — эпоху Ренессанса.
— Это было время подлинного величия человечества, — разливался он, время, когда поэты, художники, изобретатели жили как князья, пользовались таким же почётом, как короли, были любимы королевами, а гении наших дней голодают в убогих каморках и едва терпимы в хорошем обществе. Именно поэтому их трудам зачастую недостаёт того размаха, той гигантской силы, что неудержимо влечёт всех. Я раньше говорил об Эневольдсене. Видит бог, как высоко я ценю его талант. Я считаю эневольдсеновское «Творение» подлинным шедевром. И всё же, как хотите, мы находим у него только филигранную отделку, пленительную игру воображения, хорошенькие безделушки вместо монументов. Целых три дня он ломает голову над каким-нибудь эпитетом. Ему недостаёт больших переживаний, вот в чём беда!.. Ах, вот быть бы богатым… богатым, богатым!
Он откинулся на спинку дивана, заложил руки за голову и поджал под себя одну ногу, так что из-под штанины выглянула полоска красного шелкового носка.
— Я полагал, что вы достаточно богаты, — холодно заметил Пер, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Какое там богат!.. Нет, надо иметь возможность рассыпать вокруг себя миллионы… швырять золото обеими руками. Таланты должны жить, как князья, иметь свой двор, ездить на охоту, давать костюмированные балы, заводить любовниц!.. Вы только вспомните Рубенса! Гёте! Вольтера!
Он снова нагнулся над столом, чтобы наполнить стакан Пера, и тут же попытаться заставить своего гостя порассказать о себе самом и своих планах. От общего знакомого, тоже слушателя политехнического института, Ивэну стало известно, что Пер, как все думают, трудится над каким-то грандиозным изобретением, и его крайне огорчало, что он до сих пор не смог выяснить у Пера никаких подробностей и, следовательно, не имел возможности предложить ему свою помощь.
Но сейчас Пер ещё меньше, чем обычно, был расположен к откровенности и притворился, будто не понимает намёков. Разделавшись с ужином, он раскурил сигару, откинулся на высокую спинку дивана и перестал слушать излияния своего собеседника.
Мысли его, возбуждённые вином, унеслись к той женщине с карнавала. Фру Энгельгард, вот как её звали. Глаза Пера провожали лёгкие облачка дыма, и под его взглядом они обращались в прозрачный полог, сквозь который виднелась нагая фигура женщины, пышная и прекрасная. Он только сейчас осознал, что влюблён, и влюблён по уши. До этой минуты, если быть честным, он испытывал к ней такое же чувство, как и ко всем красивым и полным женщинам. Правда, мысли о её возрасте и теперь несколько расхолаживали его. Она, судя по всему, уже не первой молодости, ей лет за тридцать, не меньше. Но если даже так, что из этого? Взгляд её темно-карих глаз, похожих на спелые каштаны, её смелая, вызывающая осанка и очаровательный костюм Коломбины, её соблазнительные плечи и раздувающиеся ноздри маленького вздёрнутого носика — всё это выдавало юную пылкость, пламенную жажду страсти, над которой не властны годы.
