«Такое варварство!.. Ума не приложу,— повторял лавочник пару недель спустя, сокрушенно качая головой и глядя на отца растерянными глазами,— ума не приложу, кому оно могло понадобиться. Такая дикость!» — «Или боль,— подумал про себя отец.— Или месть — рукам своим, своему дару и своим ночам. Или сумасбродство ожидания, томившегося целый год в пьяном угаре воспоминаний. Или просто тоска по огню, запоздавшее жертвоприношение, уступка разум одолевшему наваждению...» А вслух сказал: «Может, и так. Может, и дикость. Да только ведь не всех грамоте учат. Кому-то нужно и хвосты быкам крутить». А тот перестал качать головой, напустил яду в глаза и спросил: «Уж не тем ли быкам, которых хотят на револьвер обменять? Что-то мало оно на вас похоже».— «Мало,— согласился отец.— Быки тут ни при чем. Можно и на что другое обменять. Так обменять, что даже и не расстаться». И стал смотреть на то, как силится лавочник усмехнуться. И наконец тот усмехнулся и сказал: «Во-на как. Оч-чень любопытно». — «Угу,— кивнул отец и подумал про мудрого старика, мечтавшего разбогатеть, и слово в слово припомнил его наказ.— На что другое можно обменять. Ну хоть на мою неграмотность». А тот сперва нахмурился, а потом долго глядел, и видно было, как постепенно, морщинка за морщинкой, до него доходит (и пусть по буквам и читать не научился, но по лицу его с минуту читал без запинки, говорил отец). А как дошло, он кашлянул и спросил на всякий случай: «Это как?» — «Бери бумагу и пиши. Пиши что хочешь, а после я крестик внизу поставлю».— «И какая мне с того креста польза?» — «Сам знаешь,— сказал отец.— Что угодно пиши, я тебе доверяю». И они опять помолчали, и поначалу взгляд лавочника таким тугим сделался, будто ему обидой зрачки стиснули, а потом обида медленно стала растворяться в хитрости, а как совсем растворилась, взгляд сделался влажным и мягким, словно древесная труха, и он сказал: «Ладно. Будь по-твоему»,— открыл ящик в столе и достал лист бумаги. Писал он быстро и вроде даже радостно, и на душе у отца чуток похолодело, но крестик он все ж таки поставил, добросовестно исполняя дедов наказ и старательно выводя пером обе палочки. Лавочник взял двумя пальцами справленную бумагу, вскинул перед собой, весело хохотнул и сказал, разорвав ее надвое: «Сейчас новую напишем. Настоящую». И отец, сглотнув слюну, спросил: «А эта что ж, ненастоящая была?» — «Конечно,— ответил тот.-— В этой ты признал, что должен мне сто рублей и вернешь к завтрему».— «Выходит, шутка»,— сказал отец и отер пот со лба. «Заодно и проверка»,— кивнул тот и принялся строчить по чистому листу. А отец переминался с ноги на ногу, все больше робел и знай себе отирал рукавом лоб, и на сей раз, прежде чем подписать, решил до правды доискаться и» когда тот протянул перо, замотал головой: «Прочти сперва». А лавочник удивился бровями, подумал немного и довольно осклабился: «Да ведь я могу не то прочитать, что написано. Как поймешь?» — «Ладно,— сказал отец и повторил: — Ладно. Доверяю тебе».— «Такая твоя доля. Или доверять, или грамоте идти учиться. Ставь крест»,— и ноготь приложил. «Только и тебе нет резону обманывать,— сказал отец.— У меня брат есть. И ружье теперь ему достанется».— «Ясное дело,— сказал тот.— Сходи кликни помощника...»
