Погиб поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Олесь даже прослезился. И ей было радостно от его слез. Потом Олесь несколько раз тайком наблюдал по утрам, как Ольга брала книжки и, непричесанная еще, босая, без кофточки, читала стихи, как молитву, — шевелила губами, потом закрывала книгу и, подняв голову, шептала строки, если не помнила, заглядывала в книгу. А потом днем или вечером, хлопоча на кухне, тихо, на свой мотив, пела:
Ў родным краю ёсць крыніца
Жывой вады,
Там толькі я магу пазбыцца
Или, укладывая Светку, пела на мотив колыбельной, но, безусловно, не для дочери — для него, чтобы сделать ему приятное, помнила, какие стихи он читал на память:
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
«Зорку Венеру» Ольга пела в школьном хоре. Не знала, однако, не помнила, что слова написал Богданович, о несчастной судьбе которого Олесь долго и интересно рассказывал. Между прочим, только такое вступление заставило ее слушать стихи из книги, которую принесла Лена и которой Олесь обрадовался больше, чем ее книгам. Когда он дочитал до «Зорки…», Ольга тут же пропела эту песню. Растрогала парня. Кажется, именно тогда он сказал:
— Учиться тебе нужно, Ольга.
После этого он всегда говорил ей «ты», и это определенным образом сближало их при всей сдержанности и взаимной осторожности.
— Когда учиться? Сейчас?
— Не сейчас, конечно. После войны. Почему ты не училась до войны?
Ольга посуровела, даже обозлилась.
— Легко тебе говорить — у тебя мать учительница. А у меня — торговка комаровская. А после войны… Боже мой, ты, правда, не от мира сего. Как ангел. Неужели не знаешь, что будет после войны?
— А что будет?
— Голод будет. Нужда. Не до учебы тогда будет.
— Мы победим — не будет голода, не будет нужды.
— Победим… Когда это будет? Немцы под Москвой. Вон кричат из репродукторов на всех рынках, что завтра Москву возьмут…
— Все равно мы победим! — Щеки у парня зарделись, глаза заблестели, голос задрожал. — Ты не веришь в победу?
Ольга знала, как мучительно он переживал такие разговоры. Полицаи как-то были, пили в «зале», кричали, что скоро Гитлер сделает Сталину капут, так его, беднягу, потом всю ночь лихорадило, он даже бредил; Ольга испугалась, что он опять тяжело заболел.
— Верю, верю…
Вообще она стала удерживаться от слов, которые могли бы его обидеть, оскорбить, и все еще чувствовала свою вину за «большевистского ублюдка».
