Выскочила в сени в легкой кофточке и минуту постояла перед дверьми, послушала, как там, на крыльце, под его ногами скрипит застылый на морозе пол, скрипит не потому, что он топает от холода, — нет, он стоит неподвижно, держится за ручку, но полу передается его нетерпение, его волнение.
Ольга сбросила со скоб два тяжелых крючка. Хотела рывком открыть дверь и броситься ему на шею. Но в последний момент женская гордость сдержала ее. Бросилась в дом, потому что услышала, как Светка босиком притопала к двери. Может, именно потому, что она, не встретив его, бросилась в дом, он вошел не сразу. Это мгновение Ольга стояла, прижимая к себе ребенка, помертвев от мысли, что, обиженный, он может повернуться и уйти обратно в темноту, в опасность, уйти навсегда.
Но Олесь вошел, бесшумно закрыв в сенях двери. Он виновато улыбнулся и натянуто поздоровался:
— А вот и я. Добрый вечер.
Ольга не ответила, и он подошел к малышке:
— Добрый вечер, Светик!
Та весело закричала:
— Тыта, тыта! — и протянула ручки.
Олесь приблизился и поцеловал ее кулачки. Один и другой.
У Ольги брызнули слезы, сдерживая себя, не ребенка, она сказала дрожащим голосом:
— Не иди к нему, он чужой.
Олесь на минуту растерялся, а потом наклонился так близко, что в полутьме — лампа висела далеко над столом — Ольга увидела, что у него отросла борода, а глаза горят, как у больного.
— Не надо так, Оля. Не надо, — шепотом попросил он. — Я не чужой. Если бы ты знала, что я сделал за эти дни, то не сказала бы так. Я не чужой… Я… я люблю тебя, Оля. И Светку…
Тогда, с малышкой на правой руке, Ольга обняла его левой. Светка засмеялась и обняла его за шею обеими ручками. Эта детская радость растрогала так, что Ольга не удержалась и зарыдала, уткнувшись лицом в его плечо, в холодное пальто, от которого пахло угольным шлаком, чем-то горелым, будто Олесь тушил пожар.
— Я измучилась, Саша… Я измучилась…
— Ну, успокойся, пожалуйста. Видишь, я живой, здоровый. Более того… Я ожил. О, если бы ты знала, как я ожил! Я почувствовал себя человеком, бойцом!
— Никогда не думала, что это так тяжело — ждать тебя.
— Я знал, что ты ждешь. И мне было легче. Спасибо тебе.
Девочке, наверное, показалось, что он обидел маму, и она с детской непосредственностью и быстротой сменила радость на гнев и ударила его ладошкой по щеке.
— Ты что это, задира? Что тебе не понравилось? — засмеялся Олесь.
А Ольга оторвалась от него и начала осыпать детскую головку поцелуями.
— Глупенькая ты моя! О, какая ты глупенькая еще! Ничего ты не понимаешь! Боже мой! А что я сама понимаю? Чего я реву? Как телка. Кто когда видел, чтобы Леновичиха так плакала? Чего ты стоишь, как в гостях? Раздевайся.
