Но стало стыдно, когда я осмотрел его раны. Старовойтову посекло всю спину. Десятки осколков. Наверное, разорвалась мина, подвешенная на дереве. Один осколок в плече торчал так, что я вытянул его пальцами. Виталий истекал кровью. Потерял сознание. Не хватало бинтов. Мы с шофером порвали свои нижние рубашки. Но самое трудное было поднять раненого в кузов. Глашу посадили в кабину. Трусливый шофер проявлял удивительную активность и находчивость.
— В госпиталь! Скорее в госпиталь!
Водитель запомнил: километров пятнадцать назад на дощечке-указателе «Хозяйство Антонова» кто-то нарисовал красный крест. Госпиталь! Под обстрел, видимо, попадала не одна машина, и водители указали место спасения своим товарищам.
Туда! Быстрее!
Кто из нас родился в сорочке?
* * *
Позвонил в Москву Масловским.
Как всегда, слышу голос, знакомый мне более сорока лет, странно, что он, кажется, не изменился.
— Глаша?
— Ай!
Нет, голос изменяется: в интонации все больше юмора и — приятно слышать от бабушки — молодого задора:
— Как вам живется?
— На большую букву «Д».
— Что-то новое.
— А я говорю по-белорусски. Добра! Жаль, ты редко приезжаешь. Хочу изучить белорусский.
— Где твой дипломат?
— У меня их два.
— Старый.
— В Дар-эс-Саламе.
— Нет, ты серьезно?
— Стану я шутить с таким солидным человеком.
— Знаю твою серьезность.
— Спасибо тебе. Ты не веришь в мою серьезность?
— Не осточертело твоему старикану таскаться по свету?
— А я сама его туда командировала!
— Ты взяла бразды в комитете?
— Нет. Я зануздала только своего человика. Так по-белорусски? Виктор полетел через Аддис-Абебу, а там — Витька.
— Твой Витька скоро станет дедом.
— Для меня он Витька. А еще там Катя… Как Мика и Вика?
— Бабушку веселят.
— А дедушку тешат? Дай мне Валю. Давно не слышала ее голос.
— Скрипит ее голос.
— Ну-ну! Рано нам еще скрипеть.
— Ты оптимистка.
— Нет, бывает, и я ною. Дали бы мне слетать в Аддис-Абебу — как бы я ожила! Кажется, и диабет свой излечила бы. Так где там Валя?
— Укладывает внучек. Валя! На провод!
— Кто там? — выглянула из дверей моя жена с Викой на руках.
— Глаша.
— О, подержи малышку.
— Не хотю.
— Поиграем в прятки.
— Не заводи их. Сам будешь укладывать. Я, я, Глаша. И я тебя целую. А как же! Старый бывает хуже малого. Лисички знают слабость деда. Навалтузятся, а потом убаюкать их невозможно. Дед ныряет в кабинет, а бабка до дурноты читает им сказки.
Женщины говорили о детях. О чем еще? Они и при встречах, в последнее время редких, раз в год, не больше — Вале не вырваться от детей, да и у меня командировки не частые, — не выходят за пределы одной темы в разговорах — без начала и конца: о детях, о внуках. И я солидарен с ними. Тема мне кажется самой важной и значительной. В конце концов, те проблемы высокой политики, экономики, которые мы тут же, за столом, обсуждаем с Виктором, ответственным работником Комитета внешнеэкономических отношений, не существуют сами по себе, а существуй они так — грош им цена, они имеют значение и смысл потому, что есть наши дети, наши внуки. Мы, мужчины, умеем абстрагироваться от этого, женщины мудрее: любую из глобальных проблем — ракеты, космос, заявления высоких руководителей — связывают с судьбой детей или, правильнее, замыкают их на детях. И тогда все проще решается в спорах докторов наук, журналистов, дипломатов, которых обычно собирают широкие и гостеприимные Масловские. Некоторые жены стремятся поддержать мужчин в их глубоких рассуждениях. А поддерживают лучше всего Глафира Сергеевна и Валентина Петровна тем, что в паузах, когда снова вспоминают о напитках и закусках, возвращают всех нас из заоблачных высот под стол, где ползают дети, где все мы ползали до того, как взлететь.
