, всегда склонных к беспорядкам и мятежам. Аппиан считал, что на данном этапе численность восставших выросла до 120 000 человек (Арр. Bell. Civ. I. 117). Конечно, в эти подсчеты могли быть включены некомбатанты, например, женщины и интендантский персонал, но вероятнее всего, что эта цифра является плодом фантазии Аппиана и просто отражает панические настроения римлян в то время. Евтропий дает более реальную картину, говоря о тех, кто их так напугал: «…победив многих полководцев, среди них двух консулов, создали они примерно шестидесятитысячное войско» (Eutr. VI. 7. 1). Как ни относиться к этим сведениям, все-таки можно предположить, что на тот момент участники восстания большей частью связывали свою дальнейшую судьбу именно с Италией и не собирались никуда уходить
>[67]. Таким образом, несмотря на благоприятное время для движения через Альпы (лето-начало осени), собственная армия отрезала путь домой Спартаку, который, как командующий, чувствовал себя обязанным считаться с мнением воинов. Видимо, именно тогда в его окружении возобладало мнение о необходимости вернуться на юг Италии, чтобы переправиться на Сицилию и превратить этот остров в базу для продолжения борьбы. Разговоры о нанесении внезапного удара по Риму были, скорее всего, просто дезинформацией противника. Правда, прежде чем начать новый поход до наступления осенних дождей и наводнений в долине реки Пад, много времени, вероятно, пришлось потратить на то, чтобы обучить новобранцев сражаться в правильном строю, иначе в полевых сражениях с римской армией они были бы обречены. А таких сражений было не избежать, потому что пришлось, образно выражаясь, возвращаться в пасть льва. Это был момент наивысшего подъема восстания, серьезно ослабившего авторитет римлян на италийской земле.
Когда войско Спартака начало движение в обратном направлении, Рим «оказался охвачен не меньшим страхом, чем когда он дрожал, крича, что Ганнибал у ворот» (Oros. V. 24. 5). Действительно, почти непрерывная цепь поражений весьма напоминала первые годы войны с великим карфагенским полководцем. Правда, Спартак, как в свое время Ганнибал, прекрасно понимал, что, несмотря на громкие победы, он не в состоянии осадить и занять Рим. В итоге он повел своих воинов не на столицу государства, а знакомым маршрутом вдоль Адриатического побережья к слабо укрепленным городам Апулии и Лукании. Чтобы ускорить передвижение, был отдан суровый приказ: «…сжечь весь лишний обоз, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке» (Арр. Bell. Civ. I. 117). Многочисленные перебежчики не принимались, чтобы не обременять себя в походе случайными людьми, которые могли только увеличить расход продовольствия. Это были вынужденные, но необходимые меры. Чем больше армия, тем сложнее обеспечивать ее всем необходимым, да и в стратегическом плане она становится достаточно уязвимой. Вероятно, делалось все возможное, чтобы быстрее миновать опасную в отношении обходных маневров со стороны римского войска область Пицен, перерезанную несколькими ведущими через Апеннины дорогами. Именно здесь на этот раз объединенные силы двух консулов попытались остановить мятежников, но в открытом сражении опять были разбиты. Их общие потери в этом и предшествующих столкновениях со Спартаком составили около двух легионов. Кто знает, насколько большой урон понесли на этот раз рабы, но они уже не страшились новых столкновений с врагом и, очевидно, решили, прежде чем двигаться дальше, окончательно сокрушить остатки консульских армий.
