— Какая наглая ложь! — плакала мать Володи, теребя платок. — А они ведь только укрывали, как могли, тех несчастных… Ох, как же страшно было, сынку! И как же горько! Я так и вижу ее — гордую, такую суровую. И эти две аккуратные косы на груди… И как же плакала Эльмирочка. Я тогда еле удержала ее, она бы бросилась на немцев. Точно бы бросилась! Ты же знаешь ее… ее горячую голову… Она потом расскажет мне, что в тот час, когда пришли к тому укрытию, она ходила за молоком. Надо же, как отвело-то тогда ее от облавы той. Ходила за молоком! Подумать-то!
Черемуха кружила голову своим дурманящим ароматом. Володя сильнее сжал ветви, чувствуя, как они неприятно поцарапали шершавой корой кожу ладоней. Он всегда смотрел на эти белые ароматные цветы и вспоминал ее. Вспоминал, как отчего-то вдруг решил сорвать с той же самой черемухи, росшей в его дворе, пышную охапку соцветий, как нес эту охапку к ее дому в светлой летней ночи, как тихо стукнул костяшками пальцев в окно ее комнаты, которую Эльмира делила с сестрой.
— Володя? — удивленно показалась ее голова на фоне темноты, царящей за ее спиной. — Что ты?
А потом ахнула, когда он бросил, смутившись в распахнутое окно эти цветы, и быстро зашагал прочь, засунув кулаки в карманы брюк. Ну и пусть, думал он, широко шагая от ее окна, от ее дома, пусть Йоська! Он достоин… разве нет? Йося достоин ее. Они будут красивой парой. А он поступит в летно-авиационную школу после выпуска из школы. И когда он придет в парк, где они по привычке соберутся всей компанией, и Эльмира увидит его — такого статного и такого… такого в форме летчика. И поймет тогда! Поймет!
И остановился резко, когда на локоть легла маленькая ладошка, пытаясь задержать, не дать уйти. Замер от удивления, когда позади тихо прошептала Эльмира:
— Володя, — прошептала его имя как-то по особому, как он еще ни разу не слышал от нее. И сердце забилось совсем иначе, как это обычно бывает, когда знаешь, что любишь и любим.
Всю войну он вспоминал этот шепот и эти маленькие руки в его большой ладони. Эту золотоволосую макушку, когда она прятала от его глаз смущенный, но такой счастливый взгляд. И он до сих пор жалел, что осмелился только поцеловать эту макушку, хотя так хотелось коснуться губами нежной кожи щеки…
Эльмира была с ним. Всегда. Незримо была в кабине при боевых вылетах. Невидимая сидела у его изголовья в госпитале. И он знал, что непременно все будет. Вот закончится война, и он вернется в Минск. Они встретятся в том самом парке, и он принесет ей цветы. А она будет прятать от его глаз свое смущенно-счастливое лицо на его плече. И улыбаться, когда он будет целовать ее в золотоволосую макушку…
