— Да, и зонты, — подтвердил папаша Бассет.
— И к тому же средь бела дня грабит антикварные лавки.
Тут не врубилась Мадлен. Теперь соляными столбами стояли все трое.
— Папа, ну что ты такое говоришь!
Старик Бассет не желал сдаваться.
— Говорю тебе, он жулик. Я сам поймал его на месте преступления.
— Нет, это я поймал его на месте преступления, заспорил Спод.
— Мы оба поймали его на месте преступления, — великодушно уступил Бассет. — Он орудует по всему Лондону. Стоит там появиться, как сразу же наткнешься на этого негодяя: он у вас или сумочку украдет, или зонт. А теперь вот объявился в глостерширской глуши.
— Какая чепуха! — возмутилась Мадлен.
Нет, довольно, пора положить конец этому абсурду. Еще одно слово об украденных сумочках — и я за себя не отвечаю. Конечно, никому и в голову не придет, что мировой судья способен помнить в подробностях все дела, которые он рассматривал, и всех нарушителей, удивительно, что он вообще запоминает их лица, — однако это не повод проявлять по отношению к нему деликатность и спускать оскорбления безнаказанно.
— Конечно, чепуха! — закричал я. — Дурацкое, смехотворное недоразумение!
Я свято верил, что мои объяснения будут иметь куда больший успех. Всего несколько слов — и мгновенно все разъяснится, все все поймут, начнут весело хохотать, хлопать друг друга по плечу, приносить извинения. Но старого хрыча Бассета не так-то легко пронять, он недоверчив, как все мировые судьи при полицейских судах. Душа мирового судьи что кривое зеркало. Старик то и дело прерывал меня, задавал вопросы, хитро щурился. Вы, конечно, догадываетесь, что это были за вопросы, все они начинались с «Минуту, минуту…», «Вы утверждаете, что…», «И вы хотите, чтобы мы поверили…». Ужасно оскорбительно.
И все же после нескончаемых изнурительных препирательств мне удалось втолковать идиоту, как именно обстояло дело с зонтиком, и он согласился, что, возможно, был несправедлив ко мне.
— Ну а сумочки?
— Никаких сумочек никогда не было.
— Но я же приговорил вас за что-то на Бошер-стрит. Как сейчас помню эту сцену.
— Я стащил каску у полицейского.
— Это такое же тяжкое преступление, как кража сумочек.
Тут неожиданно вмешался Родерик Спод. Все время, пока происходило это судилище, — да, пропади оно пропадом, судилище столь же позорное, как суд над Мэри Дугган, — он стоял, задумчиво посасывая дуло своего дробовика, и лицо его яснее слов говорило: «Ври, ври больше, так мы тебе и поверили», но вдруг в его каменном лице мелькнуло что-то человеческое.
