— Что это ты ходишь с таким видом, словно на тебя обрушилось несусветное горе? — обратился он к ней, берясь за ручку кассового аппарата.
— Пропал мой сын, — сказала Анна Рисуэнья.
— Не говори так! Господь знает, где он находится.
— Так-то оно так, — вздохнула женщина. — Господь Бог все видит и все знает, а сам ничего с этим не делает.
— Ничего, уж он присмотрит за профессором.
Анна Рисуэнья пожала плечами:
— Авось Габриэль с этим справится. Он влюбился. А от любви не болеют.
Мустафа спокойно кивнул и капнул немножечко рома в узкое горлышко поставленной перед матерью профессора открытой бутылки, а сам опустился на ветхий коврик лицом к Мекке, чтобы помолиться.
И в тот же день ближе к вечеру в речную долину неслышно скользнула тень. Тень, отброшенная солнцем, а не та, которая приходит с надвигающимся ночным мраком, — светлая головка, узнав которую, там и сям за драными занавесками кто-нибудь кивал головой. Выглянув в открытый дверной проем бара, Мустафа тотчас же признал голубое платье и узкое личико, докрасна обгоревшее под солнцем. Он видел, как она прошла мимо, окруженная тучей пыли, и вздохнул при мысли, что ей уже некого навещать. Чтобы не потерять ее из виду, он вылез одной ногой за порог и проводил ее внимательным взглядом.
— Она пришла, — сказал он вполголоса Анне Рисуэнье, которая все еще сидела сгорбившись возле стойки.
— Ну, наконец-то! — отозвалась мать.
Оба вышли на улицу, чтобы следовать за девушкой. Возле дома у реки они ее почти догнали, думая, что сюда-то она и шла. Но Клара Йоргенсен лишь на мгновение задержалась перед пустым крыльцом, с которого теперь исчезли кресла. Помедлив не более секунды, она подняла взгляд на горы, высившиеся перед домом. Затем они увидели, как она вошла в прибрежную рощу и, сняв матерчатые тапочки, вброд перешла на другой берег. Скрестив руки на груди, Мустафа наблюдал за тем, как она медленно взбиралась по склону, все такая же босая и беззащитная.
Четырнадцать дней Габриэль Анхелико беседовал с ангелами. Он беспрерывно вслушивался в их голоса, чтобы получить объяснение, как случилось, что такие теплые чары сменились самым дьявольским отчаянием. Жизнь ласково коснулась его чела только для того, чтобы в следующий миг ошарашить его затрещиной. И вот он стоит с израненной — нет, безнадежно исковерканной — душой, которая никогда уже не станет прежней. В несколько крошечных, искрами промелькнувших мгновений он получил все, о чем мечтал. И вот жизнь грубо все у него отняла. Никогда еще Габриэль Анхелико не чувствовал себя таким убогим, таким нищим! Или, может быть, горстки счастья должно потом хватить на целую жизнь? Нет, в это ему не верилось. Не мог же он так долго дожидаться того, что длится так недолго. Еще как мог! — сказала ему реальность и вновь наотмашь хлестнула его по лицу самой тяжелой перчаткой. Габриэль Анхелико получил от нее сполна и, поняв смысл урока, подумал, что не сможет вынести мысль о том, что всю оставшуюся жизнь ему предстоит лишь вздыхать о былом.
