Клара Йоргенсен встала утром с таким чувством, что забыла что-то важное. Буря продолжалась несколько дней напролет, дождь не переставал и ночью. От сумрака за окном в комнате было почти темно, словно вся печаль мироздания опустилась над домом. Она встала с постели и босиком спустилась с лестницы по скользким от дождя ступеням. Капли замочили ей лоб и губы, они спокойно скатывались по деревенеющим щекам и стекали за ворот ночной рубашки. Даже в груди побулькивало, как в глубокой трясине, в которой идет брожение, но пузырьки никак не могут вырваться на поверхность. Ощущение проснувшейся головы казалось непривычным, как будто для нее стало обычным делом расхаживать в сомнамбулическом состоянии. Она подняла руку и смахнула со лба водяную пыль, прежде чем вернуться в комнату и, закрыв за собой дверь, стянула рубашку. Раздетая, она подошла к кровати и подняла покоробившуюся открытку, завалившуюся под кровать. Письмо было написано корявым почерком моряка, который плавал в прибрежных водах и ждал ее возвращения. Она отряхнула открытку от пыли и прижала к лицу, чтобы ощутить давно забытый запах моря. Затем Клара Йоргенсен оделась и вышла под дождь с зонтиком и в сандалиях.
По пути ей попались несколько всклокоченных бродячих псов, похожих на мохнатые пледы, брошенные кем-то на улице. На верандах в креслах, качалках и гамаках сидели люди; укрытые от дождя, они глядели, как он льет, не давая им выйти из дома. На главной улице за прилавком стоял булочник, и запах ароматных маисовых лепешек, вырываясь из двери, тотчас же превращался во что-то промозглое и противное. Между скамеек на площади вода прорыла туннель в цветочных клумбах; никто не догадался выключить фонтан, и теперь он торчал посередине в виде переполнившейся ванны. На фоне этого серого пейзажа люди не поднимали друг на друга глаз. Те, кто решались выйти за порог, встретившись, проходили мимо, вздыхая под сенью недавно купленных зонтов и не обращая внимания ни на что, кроме луж и струек, стекающих с пальмовых листьев. Лишь те немногие, у кого были резиновые сапоги, отправились слушать мессу, ибо площадь перед собором превратилась в сплошное озеро, и никто не мог представить себе, чтобы Богу было угодно требовать от людей сидения в церкви с мокрыми ногами.
Шлепая по воде, Клара Йоргенсен двинулась вверх по склону к аэродрому. Перед входом в здание аэропорта, где обычно стояли свободные такси, она сложила зонтик и взглянула в сторону обезлюдевшей билетной стойки. Здесь царило полное запустение, в последние дни ни разу не прилетал и не вылетал ни один самолет. Тем не менее она миновала ряды глянцевых кресел, молча демонстрировавших пустые сиденья, и так громко хлюпала мокрыми сандалиями по полу, словно брела по болоту. В дальнем конце зала за стойкой виднелась единственная живая душа. Женщина в синей форме дежурила в одиночестве; авиакомпания, в которой она служила, была самой крупной в этой стране, там кое-чему научились у американцев и продолжали ходить на работу, невзирая на погоду. Увидев Клару Йоргенсен, она заулыбалась ей с таким облегчением, как будто до ее прихода женщине казалось, что на всем земном шаре не осталось больше ни единого человека. Клара Йоргенсен тоже чуточку улыбнулась в ответ, извлекая из мокрой сумки бумажник.
