— Ну, как ты вообще? — спросил он.
— Спасибо, хорошо, — сказала она, отвернув лицо. Она знала, как надо себя вести, но что-то делало ее застенчивой и непокорной. — Как поживает твоя… супруга?
— Спасибо, — ответил Давид сухо. — Ей очень плохо. — Его губы изогнулись, выразив муку. Он здесь у моря, на солнце, а Люсьен Мари в горах, с тампонами в ране…
Наэми взглянула на него и отвернулась опять, и некоторое время молчала, не решалась высказаться. Ее прежнее «я» подало голос: нет, сейчас никак нельзя… Но фанатичное новое «я», не знающее удержу, сразу же возразило: почему же нельзя? Как раз теперь и можно: он один… и проголодался…
Давид ощутил ее мысли, как сигналы азбуки Морзе в своих нервах. Внезапно он схватил ее за щиколотку:
— Ах ты чертенок! Настоящий ученик дьявола! Когда же ты позволишь себе быть человечной?
— Я кажется достаточно человечна, — проворковала она и свернулась нежным комочком на песке, до конца используя его мимолетное прикосновение.
— Нет, ты не человечная. Но ты наверно станешь ею, когда тебя захватит что-то настоящее.
— Надеешься, что стану верующей? — спросила она, и ей удалось вложить в хорошо знакомое ей слово оттенок присущей ему независимости, отчужденности.
Он поднялся и встал над ней.
— Наверно, только одно это тебя и волнует, — покачал он головой. — Пока, я иду одеваться.
— А ты… не будешь купаться? — запинаясь, спросила она. И на глазах у нее выступили слезы гнева и унижения.
— Сегодня мне хочется побыть трусом, — вздохнул он. Но потом он решил, что холодный душ ему, пожалуй, не помешает. Повернулся на ходу и побежал прямо в волны прибоя. Они двигались на него с ревом, накрыли с головой, наполовину утопили, но потом все-таки оставили на берегу, задыхающегося и хватающего ртом воздух. Он стряхнул воду с глаз, с волос и медленно зашагал по песку обратно. Идти стало вдруг очень тяжело.
Когда он подошел ближе, она сказала, не глядя на него:
— Завтра я убываю.
— Снова в путь? — спросил он и почувствовал себя как-то странно.
— Да. Хенрик и его приятели устроились в Банюэле, пишут там свои картины.
— Помирились, значит.
Она пожала плечами, не ответила.
— Смотри, остерегайся впредь парней и мешков с кофе, — улыбнулся он. Но шуток она никогда не понимала.
Он протянул ей руку.
— Тогда до свидания, Наэми, желаю счастья.
Она не взяла его руку. Ее зубы были так крепко стиснуты, что обрисовывались высокие скулы и упрямые широкие челюсти.
Насмешки, колкости, грубости, тяжелая артиллерия моралистов — ничто ее не задевало, ничто не оскорбляло, — кроме одного: в конце концов, напоследок,
