Жандарм вошел с дешевым чемоданом, перевязанным веревкой. Давиду удалось бросить взгляд на часы: десять минут второго. Поздно даже по испанским понятиям.
— Стоп! — сказал он. — На сегодняшнюю ночь она должна остаться в участке. Сейчас уже все закрыто.
— Ты женат? — спросила Наэми.
Давид проглотил чуть было не сорвавшееся с языка «нет» и ответил: да, женат.
Жаль, — буркнула она лаконично, надула губы, осела как-то в своей мужской рубашке, пошевелила пальцами ног в своих веревочных туфлях.
Посовещались все вместе. Было решено, что жандарм унесет ее чемодан обратно.
— Спокойной ночи, — сказал Давид. — Завтра я за вами — за тобой зайду рано утречком.
— Мужчины всегда врут, — отрезало хрупкое дарование и поплелось за жандармом.
Давид и сержант посмотрели друг на друга.
— Было бы наверно спокойнее — для вас, — если бы ей дали пару месяцев, — покачал головой Руис.
На следующее утро Давид зашел за ней и взял на себя, заботу о перевязанном веревкой чемодане.
Он был зол, бреясь только что, несколько раз порезал себе подбородок, а она выглядела осунувшейся и немытой.
— Куда вы собираетесь идти? — спросил он.
— Куда идти? Я остаюсь здесь. Если вы ничего не имеете против, — прибавила она язвительно. Но в безжалостном утреннем свете она выглядела юной и растерянной. Дерзкой, но одновременно и испуганной.
— Я тут знаю один дом, где ты можешь пока пожить, — предложил он.
— Там же где…
— Нет, я живу в другом месте.
— Почему ты такой плохой товарищ? — спросила она жалобно.
— Извини, я не знал, что ты мечтаешь именно о товарищеских отношениях.
— Да, плохой товарищ! Да еще так важничаешь.
Тут Давид засмеялся.
— Я буду более естественным, когда ты перестанешь изображать из себя enfant terrible[7] из асфальтовых джунглей. Паспорт говорит кое-что иное о твоем возрасте и месте рождения.
Она сказала с горечью:
— Мне все ясно. Уродилась деревенской дурочкой, значит, навсегда деревенская дурочка.
— Нет, я не это имел в виду, — произнес Давид более мягко. Несмотря ни на что в ней было что-то трогательное: как только речь зашла о ее больном месте, она сразу стала естественной, хотя ее защитная окраска его раздражала.
— Кофе ты пила?
Нет, кофе она не пила. Они вошли в рыбацкий кабачок Мигеля и заказали черный кофе, горячее молоко и большую тарелку хлеба. Сам патрон стоял в дверях и следил за порядком. У него было что-то с шеей, или со спиной, так что голова была всегда повернута набок и не шевелилась, он изучал людей из-под полуприкрытых век. Свою лысину прикрывал черным беретом и никогда его не снимал. Из принципа говорил лишь по-каталонски и рассматривал испанцев из других провинций своей страны как иностранцев. Поскольку при современном режиме это было довольно рискованно, перед незнакомыми гостями он предпочитал притворяться немым: отвечал пожиманием плеч, подниманием бровей, движениями большого и указательного пальцев.
