Симфонический оркестр Сент-Пола, штат Миннесота, летел в Санкт-Петербург на заключительный вечер своего европейского турне – koncert muzyki barokko на Дворцовой площади, приуроченный ни много ни мало к наступлению нового тысячелетия. За исключением оркестра в самолете были одни русские. Авиапассажирами они оказались кошмарными. Целые группы шлялись по салону, не обращая внимания на просьбы пристегнуть ремни и выторговывая многоходовые обмены мест; взрослые мужчины ныли, как дети на заднем сиденье микроавтобуса. Где-то над Финским заливом до Оскара дошло, что почти все на борту, во-первых, страдали никотиновой ломкой, а во-вторых, уже начали отмечать Новый год.
Когда самолет коснулся посадочной полосы, некоторые вежливо поаплодировали, как будто пилот разыграл им багательку. Это был веселый момент, догадался Оскар, но его самого оный момент лишь глубже погрузил в уныние: аплодисменты как будто подчеркивали ненадежность авиации как таковой. Никто не аплодирует, когда поезд тормозит у вокзала. Через иллюминатор Оскар выглянул в Россию. Увидел пару грузовиков-мутантов, сарай с радаром, полосатую “колбасу” на ветру. Аэропорт как аэропорт.
Не то чтобы Оскар был специалистом по аэропортам. Свидетельством тому являлся новенький, противно пахнущий паспорт, дефлорированный считаные дни назад финской визой в Хельсинки. (Дружелюбный пограничник, руководствуясь комбинацией фамилии Лунквист и почти безносого, сливочного лица в обрамлении локонов на два оттенка темнее альбиноса, заговорил с ним не то по-фински, не то по-шведски. “О нет, я американец, – сказал Оскар. – Ну как, корни шведские. Миннесота, слышали? Я чуть-чуть по-немецки говорю, если вам…” – и тут печать в форме кафедрального собора выразительно грохнула по паспортной странице, поставив точку в этом предложении.)
– Йо, – сказал Гейб Мессер, 22B, вторая скрипка, перегибаясь через спинку кресла впереди и хлопая Оскара по затылку. – Россия.
– Ага, – ответил Лунквист. Как по команде, оба повернулись и посмотрели направо, в направлении 21G, где бледный Яша Слуцкер, кларнет в ля и единственный русский в оркестре, сидел по струнке и таращился на далекую горстку деревьев.
– Эй, Сучкер, – позвал Гейб, повернув к себе три головы, в том числе негодующе сверкнувшую лысину тур-менеджера Бурта Вайскопфа. – Добро пожаловать домой, а?
– Пшел нах, – прошипел Слуцкер. C, E и F развернулись к нему, как на теннисном матче. – Я живу в Фалкон-Хайтс.
