Но уже на перемене подошел спросить что-то про учебники, а домой шли вместе.
Возле Юрки всегда была толпа, но по дороге она рассасывалась. Костя дотопал до самого Юркиного дома.
— А сам-то ты где живешь? — спросил Юрка.
— Я? Я… Да возле школы живу… пока… Мы снимаем.
— Надолго к нам?
— Не знаю… Как повезет.
Он не хотел говорить, и Юрка не стал пытать.
— Зайти за тобой утром? Я рано встаю, — спросил Костя.
— Валяй.
И он зашел. Маленький серый паренек (серые глаза, серая кожа, серые волосы). И стал заходить за Юркой в школу и тащиться через город после уроков. Далековато, конечно. Зато безопасно: кто тронет Юркиного друга?! А тут, кажется, пределом жизненных посягательств было (пока) — «не тронь».
Говорить особо не говорили, будто присматривались, принюхивались.
У Юрки был отличный перочинный ножичек — еще довоенный. Нож брался за кончик, бросок, и — вжжих! — этот же кончик впивался в дерево. Нож вибрировал напряженно.
— Хочешь, кинь!
— Я не умею, — ответил Костя.
А через несколько дней по пути в школу сам спросил:
— Дай-ка теперь.
И из пяти раз попал три. Хм, упорный. Натренировался! Но Юрка промолчал — ни похвали, ни хулы. Так уж ведется на севере. И тогда впервые спросил:
— Ты кем будешь-то?
— Я? — Мальчик удивился интересу к себе. — Я на исторический пойду.
— Почему?
— Понимаешь… — Серая кожа на лице Кости Панина стала фиолетовой. — Мне интересно, как это все получается.
— Чего получается?
— Да все. Вот нас учат: роль личности… что вроде от нее ничего не зависит.
— Ты считаешь — зависит?
— А как же!
У него были и доводы, это совершенно ясно, — но он не хотел приводить. И снова Юрка не стал пытать. Только спросил:
— А тебе-то что?
— Очень даже что. Мне, мне лично это важно.
Юрка покосился удивленно: может, рядом с ним личность? Но внутренним слухом слышал, как его спутник льнет к силе… Хм, «личность»! Чего же ты тогда?!
В Косте этом была какая-то предназначенность для битья: ведь это сразу видно — кого толкнешь, а кого нет. К нему, к новенькому, тянулись, как радары, все глаза, все уши: каков?
А он вот каков.
В ту же пору к ним пришел учитель черчения, тоже приезжий (тогда было полно их), — серые волосы, серая кожа лица, серый, приглушенный голос. Он кашлял подолгу, закрывал беззубый рот платком. Но и в эти минуты в класс не приходила тишина: юность жестока, не так ли? И прозвали его «Вошка», и на его (лишь на его!) уроках бегали по партам.
Однажды писали контрольную, кажется, по физике. Не уложились вовремя, полкласса осталось на перемену. Когда дали звонок к уроку, в дверь сунулся с линейкой и угольником Вошка.
