Серые пятна истории | страница 7
И вот как-то встретились они на стрельбище и давай спорить: кто лучше стреляет из пистолета. Пушкин хвастается, мол, я на лету комара подстрелю. А Лермонтов в ответ, мол, я этому комару могу на спор одну только жужалку отстрелить, вот как. Долго они спорили, но, так и не придя к консенсусу, отправились в буфет пить пиво. В то время на стрельбищах буфеты работали исправно и пиво в ассортименте всегда было, потому что какой нормальный стрелок без кружки-другой в мишень попадёт?
Сидят они там за столиком, пену с пива сдувают и не перестают каждый сам себя расхваливать.
— Есть у меня знакомый, — говорит Пушкин, — Дантесом зовут. Сволочь последняя, но стреляет как бог…
— Знаем такого, — язвит Лермонтов, — по чужим жёнам он стреляет и не промахивается. Вот и твоя Наталья…
— Да ты что?! Она мне изменяет с французиком?
— А вот у меня есть друг Мартынов, — не обращает на него внимания Лермонтов, — мы с ним ещё на Кавказе на злых чеченов охотились…
— Какой сам, такие у тебя и друзья, — продолжает кипятиться Пушкин, — и фамилия у него соответствующая. И сам ты, хоть и клёвый поэт, но похож на мартышку!
— Это я-то мартышка?! А ты — папуас африканский!
Спорили они так, спорили, а потом задумались: для чего они друзей в спор приплели? Ведь друзья-то эти, как выяснялось, никакие не друзья, а наоборот самые что ни на есть отъявленные негодяи и мошенники. Дантес с чужой женой шашни крутит, а про Мартынова и вовсе говорить нечего — фамилии за просто так не даются.
— Я этого мерзавца Дантеса на дуэль вызову, — кричит Пушкин, — на лету его подстрелю, мне это раз плюнуть!
— А я Мартынову на дуэли жужалку отстрелю, — вторит ему Лермонтов, — пускай знает, как с такой фамилией к гениальным поэтам подваливать!
Напились они пива, и каждый отправился своего недруга на дуэль вызывать. А так как пиво обостряет зрение только на стрельбище, но никак не на природе, то читатель сам помнит, что из этого рожна в конце концов вышло. Не надо им было пить пиво, ох, не надо было…
Пушкин и Достоевский
Достоевский был отъявленным картёжником, притом таким, что проигрывался в пух и прах и потом добирался домой нагишом. А добираться приходилось белыми ночами, поэтому он очень стыдился своего непотребного вида и всегда к кому-то заворачивал, чтобы перехватить какую-никакую рубашонку и штаны и потом при случае вернуть. Правда, такого никогда не случалось, потому что он буквально назавтра проигрывал полученную взаймы одежду, а потом врал, мол, его по дороге бандиты ограбили или ещё что-нибудь не менее мрачное и трагическое.
