Машина трогается. Мы молчим. В стакане звякают кубики льда, кто-то прерывисто вздыхает. Я закрываю глаза.
— Не знаю, что делать с вещами Филипа, — ни с того ни с сего начинает мама. — Маура не хочет ничего забирать. Придется сложить их в его комнату в старом доме.
— Только я там все повыкидывал, — ворчит дедушка.
Мать словно не слышит.
— Вы двое, когда уберется полиция, запакуйте вещи. — Ее голос срывается в истерику. — Когда-нибудь они могут понадобиться его сыну.
— Не понадобятся, — устало отвечает Баррон.
— Откуда тебе знать.
Она наклоняется налить еще спиртного, но в этот момент лимузин наезжает на кочку, и все проливается на платье. Мама плачет. Ее тело сотрясают тихие приглушенные рыдания, так непохожие на громкие стенания в похоронном бюро.
Хватаю салфетки, чтобы промокнуть пятно, но она отталкивает мою руку и повторяет сквозь слезы:
— Откуда тебе знать. Посмотри на Касселя. Он же надел отцовский костюм.
— Да, — соглашается брат, — только этот костюм из моды вышел лет сто назад.
Я пожимаю плечами, стараясь ему подыграть. Дедушка ухмыляется:
— Шандра, все будет хорошо.
Но мама только качает головой.
— Выкини вещи. Избавь сынишку Филипа от мучений, — не унимается Баррон. — Пускай он никогда не будет выглядеть как Кассель. К тому же у меня на крючке один парень из Принстона — хочет приобрести картину. Нужен партнер для аферы. Да мы на эти деньги накупим кучу шелковых костюмов.
Мать фыркает и медленно осушает стакан.
На кладбище идет дождь. Мы с Барроном стоим под одним зонтом, поэтому вода постоянно стекает мне за шиворот. Он обнимает меня, и я на миг склоняюсь к нему на плечо, словно это и вправду любимый старший брат, готовый защитить и утешить. Сами похороны получаются тихими и спокойными — речи-то уже сказаны. Даже у мамы иссякли слезы.
Или просто дождь слишком сильный.
Церемония окончена. Лила с отцом и телохранителями садится в машину и уезжает. На прощание она машет мне рукой.
Остальные отправляются домой к дедушке, на поминки. Знакомые старушки из Карни потрудились на славу: стол так и ломится от разнообразных запеканок, пирогов и нарезок.
Пожилая женщина в черном твидовом костюме шепчет что-то своей подружке, а та со смехом отвечает: «Конечно же, нет, Перл! Я была замужем трижды, и ни один из моих мужей ни разу не видел меня без перчаток. И свои не давала им снимать».
Иду на кухню.
На пороге комнаты меня останавливает мать. Тушь размазалась, превратившись в сероватые пятна, и поэтому кажется, что глаза у нее ввалившиеся. И затравленные.
