— Мне следовало еще тогда обратить на тебя внимание. — Приятная, конечно, лесть, но он врет. — Ты знаешь, я хочу, чтобы ты на меня работал. Но у тебя есть некоторые сомнения. Давай их разрешим.
Официант приносит первое блюдо. Крошечные жемчужинки икринок лопаются во рту, оставляя на языке соленый морской привкус.
Захаров с видом истинного джентльмена намазывает блины французской сгиmе fraiche и посыпает сверху рубленым яйцом. Только вот рукав сшитого на заказ костюма слегка оттопыривается там, где спрятана кобура с пистолетом. Вряд ли разумно ему рассказывать о своих нравственных метаниях. Но что-то же нужно сказать.
— А как работал дедушка? Вы ведь давно его знаете?
— Твой дед — выходец из другой эпохи, — улыбается он. — Мастера из поколения его родителей считали себя хорошими, добропорядочными людьми и магию воспринимали как дар. А Дези уже с рождения оказался преступником. Когда он родился? Спустя лет десять после введения запрета. Выбора у него не было.
— Тогда их и стали называть мастерами, появилось выражение «поработать над кем-то», — вспоминаю я рассказ миссис Вассерман.
— Да. А до запрета говорили «ворожить». Твоего деда зачали в рабочем лагере для мастеров, ты знал? Он вырос упрямым и несгибаемым, как и мой отец. Им просто-напросто пришлось. Против них ополчилась вся страна. Мой дедушка, Виктор, отвечал в лагере за питание, распределял еду. Изо всех сил старался растянуть на всех скудный паек, торговался с охраной, собрал перегонный куб и выменивал самогон на продукты. Так и появились первые кланы. Дедушка говорил, что так мы могли друг друга защитить. Мы всегда помним, откуда вышли, и неважно, сколько у тебя денег и власти.
Официант расставляет на столике тарелки. Захаров заказывает Pierre Morey Meursault 2005 года, и ему тут же приносят чуть запотевший бокал бледно-лимонного вина.
— Мне было двадцать, я учился на втором курсе Колумбийского университета. Шел конец семидесятых, и мне казалось, что мир изменился. В кино показывали первый фильм про Супермена, по радио крутили Донну Саммер, отца я считал старомодным чудаком. На нашем курсе была девушка по имени Дженни Тальбот. Не мастер, но для меня это не имело значения.
На тарелках стынет рыба. Захаров снимает перчатку и показывает руку, испещренную красно-коричневыми продолговатыми шрамами.
— На вечеринке меня окружили трое парней, зажали в угол и заставили положить руку на включенную конфорку электрической плиты. Раскаленная спираль прожгла перчатку и впечаталась мне в ладонь, вместе с обрывками обгоревшей ткани. Будто кожу содрали живьем, до самых костей. Они велели держаться от Дженни подальше. Сказали, такая отвратительная тварь, как я, не должна до нее дотрагиваться.
