– Ладно, не каркай. Подумал бы, что пожрать.
– Тайга кормит только добрых людей.
– На добрых воду возят, – сказал он беззлобно. И наклонился, поднял несколько полешек, положил в поленницу. – Ты как хочешь, а я пойду чалдона будить.
– Спит Чумбока? – удивился Сизов.
Это было непохоже на таежного жителя, чтобы проспал восход, и Сизов шагнул было к избушке, обеспокоенный, – здоров ли нанаец. Но тут из зимовья послышался восторженный вопль Красюка.
– Гляди, что нашел! – кричал Красюк, выкидывая из дверей связки шкурок. – С этой прибылью куда хошь поезжай!
Сизов наклонился, разгреб руками мягкую груду мехов. Были здесь шкурки горностая, колонка, белки, лисицы, с полдюжины черных соболей.
– Где взял? – спросил он.
– В чулане висели. Как думаешь, что за это дадут?
– Петлю.
– Чего?
– Петлю, говорю! – закричал Сизов. – Так по-собачьи жить, сам повесишься!
Он сгреб меха и понес их в зимовье.
– Куда? – заорал Красюк. – Я нашел, мои шкуры!
Сизов бросил меха, схватил топор, стоявший у порога.
– Назад! – не помня себя, закричал он. – Если ты шатун, так я сейчас раскрою тебе череп, и совесть моя будет чиста.
Красюк попятился, растерявшийся от такой невиданной решимости тихого Мухомора.
– Ты чего?
– Они не мои и не твои, эти шкуры, понял? Нельзя жить зверем среди людей, нельзя! Если хочешь, чтобы тебе помогали, будь человеком. Человеком будь, а не скотом!..
Красюк неожиданно отскочил в сторону, обежал Сизова, захлопнул за собой дверь зимовья, крикнул изнутри:
– А вот сейчас я ружьишко возьму. Поглядим, кто кого.
Это было так неожиданно, что Сизов на мгновение растерялся.
А в следующий миг он вздрогнул от того, что резко распахнулась дверь. Красюк был без ружья, и весь его вид говорил об испуге, а не о решимости.
– Ушел! – с придыхом произнес он. – Чалдон ушел!
– Ну и что?
– Милицию приведет.
Он засуетился, кинулся в зимовье, выскочил, засовывая под телогрейку свой драгоценный сверток.
– Давно ушел, видать, еще ночью. У, хитрая сволочь! Про шамана голову морочил. Сложил вещички, будто спит, а сам ушел. Драпать надо, драпать, пока не поздно!..
Сизов молчал, ошеломленный. Слишком много навалилось на него в этот утренний час, слишком разным выставился перед ним Красюк за короткое время. Он стоял неподвижно, забыв, что еще держит топор, и пытался понять непостижимо быструю трансформацию этого человека. Как в нем все сразу уживается – ребячья игра, отсутствие элементарной благодарности, слепая жадность, беспредельное себялюбие и такая же беспредельная ненависть, готовность убить? Сколько еще в тюрьме ни приглядывался Сизов к блатным, не мог понять их. Что ими движет, чего хотят? А теперь, в этот неожиданный миг, он вдруг понял: ничто ими не движет, они беспомощны, они рабы злобы, которая сидит в них, рабы самовлюбленности и жадности, даже собственной психической недоразвитости. Они рабы и потому трусы.
