Оставив Антошку, она ушла в ванную. Включив воду, сидела, опершись на умывальник, закрыв лицо руками.
В этот раз солнечная прозрачная октябрьская суббота тянулась долго и меланхолично. Конечно, потом все будто выровнялось, ее даже позвали с собой за покупками, свекровь искоса улыбалась, причем теплоты и сочувствия в лице было столько же, сколько и гордости за своего супруга. Сам он, боров, тоже был добродушен и приветлив. Гена вел себя, как будто ничего не случилось: сонно, беспечно, хотел, чтобы она почухала ему спинку, как обычно, когда они валялись дома перед телевизором. А Валерия, внешне спокойная, на самом деле металась по квартире, валялась на полу, грызла шторы, до боли прижималась носом к диванным ножкам, кашляя от длинной шерсти на овчинке на полу.
Во время послеобеденной прогулки заглянула в парикмахерскую на первом этаже соседней «свечки». Записалась на этот же вечер на восковую депиляцию (никогда не делала), к косметологу на маску, на маникюр и педикюр, на окрашивание. Получалось, что освободится она к десяти вечера, не раньше. Свекровь, на удивление, поддержала ее, сказала, что Гена хотел пойти к кумовьям помочь с компьютером, а она посидит с Антошкой.
Ее мастер была еще занята, Валерия села на диван в углу небольшого зала, где работали парикмахеры, взяла какой-то зачитанный глянцевый журнал. Потом вдруг встала, сняла с вешалки плащ, нашла в кармане портмоне, развернула какую-то бумажку, стала набирать номер.
Ее успели только подстричь, потом запел мобильный, лицо в зеркале вдруг вспыхнуло, стало каким-то незнакомым. И чувство в груди, ощущение собственного тела — будто это уже и не она…
Сильно подавшись вперед, Слава открыл ей пассажирскую дверцу, и получилось, что смотрит на нее снизу вверх каким-то пронизывающим, колдовским взглядом, распущенные светлые волосы волнами рассыпались по его плечам.
Она словно сбросила балласт ереси и самодурства. Не хотела думать и отдавать себе отчет. Она существовала сама по себе, так же гармонично, как и в кругу семьи. Нельзя саморастворяться. Нельзя вот так росчерком ручки и штампом в паспорте делать посторонних людей родными! Откинувшись на спинку кожаного сиденья, она смотрела, как проплывают мимо многоэтажки харьковского массива — в вечерней рыжеватой дымке они казались словно выложенными из блоков детского конструктора. Через пару минут выехали на Южный мост, правый берег еще густо зеленел, на мече у Родины-матери рыжим бликом лежало низкое холодное солнце, а правее, в той же уставшей, темнеющей зелени, словно в непроходимых лесах, белела, красовалась Лавра, а потом снова зелень, и не верится, что там и есть центр города. Города, который стал ей так дорог, в котором существует столько возможностей, столько шансов на успех!
