У Вадика не было веры в Бога или в какую-то идею. У него были женщины. Непонятно, голос какого предка говорил в нем так громогласно, но предметом всех его священных чувств и восхищений была она — «скудельный сосуд божественного волшебства», она, Женщина — самое восхитительное из созданий природы. Он был готов бесконечно преклоняться перед ее душевной и физиологической сложностью, перед красотой, мудростью, лишенными логики обидами и не знающей границ жаждой самопожертвования. Он искренне любил, да что там, обожал, всепрощал и поклонялся всем женщинам мира — молодым и не очень, полным и худым, агрессивно-спесивым и тихоньким печальным скромницам. Он был готов искренне рыдать над торчащими, как куриные косточки, шершавыми локотками и мягкими, беззащитно колышущимися белыми бедрами с трепетной рыхлостью то тут, то там, над удивительным обманом одежды, когда ножки в плотно обтягивающих джинсах кажутся такими тоненькими и твердыми, образуя длинный перевернутый треугольник, как у куклы Барби, но, сняв их, вдруг обнаруживаешь неожиданную дрябловатость плоского, но совершенно неспортивного живота, с разошедшимися от родов мышцами пресса, эту замшевую мягкость между вертикальными полосками на худом, но очаровательно несовершенном теле, ах эти животики… когда модные штаны «на бедрах» сидят так низко, так низко, что из-за ремня рвется вверх к пупку полосочка черных волос, еще мягких, но по структуре уже отличающихся от пушка по всему телу, и, когда раздеваешь ее, оказывается, что треугольник настолько велик, хотя и подстрижен, что похож на взмахнувшую крыльями птицу… ох уж эти волоски, эта красноватая аллергически-воспаленная россыпь вокруг лобка, ах вы милые, милые женщины!.. Он не помнил и половины тех, кого довелось одарить одинаково искренними ласками воплотившегося обожания, но это неважно — они все были женщинами, в равной степени лучшими, и он всех их любил. А вот эта, молодая, сильная, без косметики была полна священного волшебства в большей мере, чем остальные, — она была как сочный плод, обогреваемый божественными лучами солнца на самой верхней ветке, и в победе над ней Вадик был уже не так уверен, как это бывало с остальными. Так вышло, что до сих пор, все двадцать девять лет веселой, полной успехов жизни, случай сводил его только с особами, ищущими близости, пусть ломающимися и скромничающими сперва, но вполне подготовленными к актам его женопоклонничества (в сексе он был необычайно щедр и никогда не пользовался, а лишь темпераментно отдавал), а такие создания, рябые одуловатые тени с одинаково блеклыми лицами, лицами-невидимками (вы знаете, как похожи друг на друга представители одной профессии), никогда не попадали в поле его зрения. А ведь она тоже… да… совершеннейший сосуд.
