— Ты зачем приехал?
Славка улыбнулся себе под нос. Он сидел немного неуклюже, развалившись на кровати, опираясь на локти. Валерии было как-то странно и дико смотреть на него в режиме реального времени.
— К тебе приехал. Захотел увидеть.
Она закатила глаза, поправила юбку.
— Мерзавец.
Он гнусно хихикнул и лег на кровать. Она смотрела на него со своего стула — настоящая мама, председатель родительского комитета, полная и румяная, с наспех накрашенными губами и ресницами, с волосами, собранными во что-то курчавое, объемное, прихваченное на затылке длинной пластмассовой заколкой, с круглыми полными коленями в блестящей лайкре.
— Иди сюда.
Со сбившимся дыханием, они катались по широкой гостиничной кровати, подминая под себя атласное персиковое покрывало.
— А теперь уезжай, — сказала она, выходя из душа.
— Пойдем поужинаем сегодня?
— Уезжай, я сказала. И, бросив на него многозначительный испепеляющий взгляд, ушла.
Он не знал, чем заняться, побродил по городу, чувствуя, как тает драгоценное время, поглазел на скудный магазинный ассортимент, съел в каком-то неудачном ресторанчике жесткий безвкусный бифштекс с картошкой фри и дешевым кетчупом, позвонил Валерии, чтобы договориться на вечер.
Она разговаривала с ним улыбаясь, закрыв глаза, подпирая стену в прихожей, чеканя слова:
— Слава, спасибо большое, но я не могу сегодня.
С наступлением сумерек он поехал домой, так и не переночевав в отеле с персиковой органзой на окнах. Валерия в это время терзалась, скукожившись на своем сложенном кресле, колупая ногой в теплом носке родительского кота, косясь в телевизор. Ей казалось, как она потом объяснила Вадику, что поступила очень правильно, «выстроив дистанцию». А еще ее глубоко потрясло то, что она не рассмотрела во время предыдущих свиданий, — у Славы тамвообще не было волос!
Обалдев от жизни с родителями, Валерия стала потихоньку проситься обратно к мужу. Как-то так вышло, что им приходилось прятаться и шифроваться: его не отпускали из Киева к этой шалаве, а в Виннице уже не хотели принимать (теща в конце концов пришла к заключению, что дочку выгнали с ребенком на улицу — какая дикость!).
Валерия ставила телефон на виброзвонок, а Гена звонил по нескольку раз в день, слал эсэмэски, просил приложить трубку к уху сына и что-то говорил ему, а Антошка, кажется, узнавал и радостно булькал, улыбаясь своими четырьмя зубками.
После несуразного свидания со Славой, Валерия утвердилась в том, что ее Медвежонок — лучше всех, пусть не такой мажорный, но родной и хороший. Даже то, что он находится под таким мощным влиянием матери, Валерию не тревожило, наоборот. Он звонил и писал ей в выходные чуть ли не каждый час, сообщая, в какие виды хозяйственной деятельности его вовлекают, лишь бы не отпускать в Винницу. Валерия погрузилась в состояние пряного женского неторопливого провинциального ожидания. Ее томили разнообразные чувства, разбавлявшие учительски-прагматичный настрой ее жизни. Свидание со Славой совершенно сбило ее с толку, потому что за месяц винницкой жизни она успела столько всего передумать о нем и о своей погубленной судьбе, что собственная реакция на его звонок, на голос, сообщающий, что он приехал, и знакомое до одури название гостиницы в центре из его уст, — погрузили ее в состояние мечтательного переполоха. Когда она увидела его номер на запиликавшем телефоне, аж присела от неожиданно наполнившей тело приятной теплой тяжести, волнами расходившейся по бедрам от низа живота.
