На собеседование к Игорю Николаевичу она пришла уставшая, без идеального макияжа, но было что-то в ее взгляде — как у партийного лидера, как у человека, стоящего у истоков революционного движения, какой-то дремлющий огонь победителя в период затишья, — что решило все за первую же минуту, договорились они быстро, без лишних вопросов, и к работе она приступила в ближайший понедельник.
Это было чуть больше года назад. А полтора года назад, свежим лазоревым маем, произошло, собственно, то, что заставило ее искать работу и проложило пару скорбных теней вокруг глаз.
Юра, муж, признался, что изменил ей.
Почему он сам в этом признался, объяснить трудно, да Людмила об этом почему-то никогда и не задумывалась. Как великий тактик и теоретик, с энтузиазмом и совершенно без эмоций, она принялась анализировать, как именно и почему такое могло произойти.
Они всю жизнь создавали идеальную семью, и, в отличие от совершенно незнакомой ей Валерии, этот образ был направлен не на показ, чтобы можно было прихвастнуть подругам, мол, «а у нас вот так», а на то внутреннее, касающееся лишь их двоих. Людмила стремилась взять от жизни все и была всю жизнь счастливая и уставшая, потому что знала, что сделала почти все, что вообще возможно сделать, как матери и жене, для развития детей и создания счастливой атмосферы в доме.
Мальчики многие годы были смыслом ее (и, как она думала, мужниной) жизни. У Данилы и Богдана была разница в два года, оба родились в присутствии папы. Первый — с ненавязчивой помощью акушерки, в полумраке, с украинскими колыбельными а капелла, льющимися из предусмотрительно захваченной стереоустановки. Рядом стоял поднос с двумя бокалами церковного кагора и льняной, отлично выглаженной салфеткой, зажатой серебряным кольцом, что было, по дивному стечению обстоятельств, украшено мишками и полумесяцами. Это был завершающий штрих — такой простой и такой недоступный для миллионов других рожениц. Вообще, первая беременность была какой-то феерией — все случилось запланированно, с полугодичной подготовкой, со свежевыжатыми соками себе и мужу, и произошло так чисто, так красиво — как можно лишь прочитать в книгах о Вере и большой Любви.
Юра к тому времени уже пять лет занимался бизнесом, связанным с фототоварами и оргтехникой и, можно сказать, крепко стоял на ногах. В те незапамятные времена, когда квартира в Киеве стоила около шестнадцати тысяч долларов, они купили свои хоромы на улице Саксаганского, совсем недалеко от центра и Республиканского стадиона в старинном довоенном доме с высоченными потолками. Это были две квартиры на последнем этаже, причем одну из них, совершенно убитую, удалось взять практически за бесценок. Их машина стоила больше, чем та квартира. Не без трудностей смогли приватизировать чердак, и там в шальные, малиновопиджачные, бандитские поздние 1990-е мечтали устроить Юрин кабинет и тренажерный зал. Но из-за размолвки с партнерами и общих пертурбаций в растущем и демократизирующемся городе баснословные доходы стали сокращаться, а цены расти. И если раньше они, имевшие редкие дома в тогда еще тихой Конча-Заспе и играющие в казино «Ривер-Паласа» или «Золотого Льва», знали друг друга если не поименно, то уж точно в лицо — теперь все кишело новыми ушлыми людьми, шустро отхватывающими по своему ломтю от общего пирога жизненных благ.
