С чуткостью нежной и возвышенной души Лабинин понимал, что в такие минуты преданным наследнику людям следует еще ближе сомкнуться возле него, чтобы при каждом удобном случае подбодрять его изнемогающий дух, своим присутствием напоминая ему, что он окружен людьми, которые с радостью готовы отдать за него жизнь. Поэтому, как ни тяжело было ему дышать в дворцовой атмосфере, князь почти не выходил из нее, считая свою цель достигнутой, когда удрученный печалью цесаревич, нечаянно встречаясь с его преданным и любовным взглядом, улыбался или давал ему поручения по тогдашнему времени довольно-таки опасного свойства.
Однажды под вечер ехал Лабинин с таким поручением к местности, прилегающей к Таврическому дворцу, и вдруг увидал человека, фигура которого, невзирая на широкий плащ и на надвинутую на самые брови шляпу, показалась ему знакомой.
«Ба! Да это — Максимов», — чуть было не вскрикнул князь, когда человек поднял голову к экипажу и, увидав лицо князя, высовывавшееся из окна, торопливо метнулся в сторону.
Остановиться и подозвать его было нельзя: князя ждали в условный час там, куда он ехал, но эта встреча воскресила в его памяти обещание, данное Авдотье Алексеевне, и ему стало досадно на себя за то, что, увлекшись другими заботами, он забыл про несчастного молодого человека. Он видел его теперь только мельком, но успел заметить, как он изменился в эти последние четыре месяца. Бедный!
Князь, кстати, вспомнил, что и со старушкой Батмановой он поступает непростительно. С восьмого ноября он не побывал у нее. Целых три недели! Можно себе представить, как она на него гневается!
Князь не ошибся; когда три дня спустя он вошел в гостиную Авдотьи Алексеевны, его встретили упреками.
— Хоть бы прислал сказать, что с тобой сделалось. Чего-чего я не передумала про тебя в это время! У нас теперь такие чудеса делаются, что уши вянут слушать. Если уж самым любезным человеком теперь старая лисица Грубер [8] оказался, — добра не жди. Я иезуитов знаю: они у меня родного дядю в католичество совратили. Недаром покойная императрица их терпеть не могла.
— Я в католичество не перейду, ma tante.
— А кто знает!.. Нет, кроме шуток, никакой беды с тобой еще не приключилось? Не женили тебя еще силком, как Максимова?
— Никакой напасти надо мной еще не стряслось. А кстати о Максимове. Я встретил его на днях…
— Подурнел-то как, не правда ли?
— А вы разве видели его?
— А ты думал, я буду дожидаться, пока ты исполнишь мое поручение, разузнаешь про него у графа Петра Алексеевича? Нет, батюшка, стара я, чтобы свои затеи в долгий ящик откладывать: того и гляди умрешь, не успевши сделать то, что надо. Как увидела я, что ты ко мне глаз не кажешь — не оправдывайся, знаю я, что тебе не до меня, — ну, думаю, чем справок от графа ждать да, чего доброго, не дождаться, да ведь и он тоже нос по ветру должен держать, чтобы из фавора не вылететь, правды, значит, от него и не жди. Дай-ка, думаю, я с ним с самим, со злополучным моим модником, повидаюсь. И повидалась.
