Эта первая удача так ободрила его, что он рискнул открыть себе кредит у Клокенберга.
Довольно-таки озабоченным возвращался Максимов на новую квартиру со службы.
Когда после свидания с князем Лабининым он переоделся у приятеля и пришел в канцелярию, благоволивший к нему служитель шепнул ему по секрету, что из полиции приходили разузнавать про него.
У Максимова екнуло сердце; проклятый немец успел выспаться, очухаться от побоев и начал действовать, это ясно как день. Насчет побоев особенно беспокоиться не стоило. Важных увечий причинено не было, драка произошла без свидетелей, и все можно свалить на самозащиту. Но от долга не отбояришься; деньги во что бы то ни стало надо уплатить, и как можно скорее, чтобы спастись от скандала. До сих пор, видя его всегда прекрасно одетым, веселым и в хорошем обществе, никто не подозревал, как ему трудно сводить концы с концами. Знает это только Мишка. Но тот дорожит честью своего барина несравненно больше, чем своей собственной, и ни за что не станет рассказывать, что до переезда на квартиру к теперешнему их врагу его барину частехонько случалось питаться одной тюрей из черного хлеба с квасом, чтобы быть в состоянии заплатить парикмахеру. Мишка дозволил бы скорее искрошить себя на куски, чем проболтаться чужим про их домашние затруднения. Но от Клокенберга пощады ждать нельзя. Не говоря уж об оскорблении действием, к которому, будучи немцем, он должен был отнестись особенно щекотливо, долг за Максимовым был крупен — около ста рублей. Занять такую сумму было немыслимо: богачей между его сослуживцами и приятелями не было, а ростовщики потребовали бы обеспечение.
К чести Максимова надо сказать, что ему и в голову не пришло воспользоваться расположением вдовы капитана Гвоздева, которая сочла бы за удовольствие выручить его из беды, или обратиться к князю Лабинину, сердечно предлагавшему ему всего несколько часов тому назад свою протекцию, или к графине Авдотье Алексеевне, которая продолжала оказывать ему милостивое внимание, шутливо обещала сыскать ему невесту, могущую помочь ему выйти в люди, и наконец, недели две тому назад подарила ему кружевное жабо и манжеты. За этот подарок Максимов с восторгом расцеловал ее ручки, но, если бы ему нужно было для спасения жизни признаться ей или князю Лабинину, что ему до зарезу нужно сто рублей, он не решился бы на это. В таких уж правилах он был воспитан.
Оставалось, значит, обратиться к отцу, и, как это ни было ему тяжело, он решил сегодня же изложить ему свое безвыходное положение в письме. Согласится ли только Клокенберг дать ему отсрочку месяца на два? Раньше отцу не справиться, свободных денег у него нет. Сердце молодого франта сжималось тоской при мысли об огорчениях и хлопотах, которые он причинил старику, да и стыдно ему было, что он не сдержал данного ему слова осторожнее обращаться с деньгами. Как легкомысленно нарушил он это слово дворянина, которому его отец придавал величайшее значение!
