В приведенном письме читатели, вероятно, заметили словцо, брошенное вскользь, о строгости полицейского надзора над поэтом: если этот надзор и мог быть строг, то разве очень недолго, потому что мы видим Пушкина, в том же году начинающего вести громаднейшую переписку с своими литературными и прочими друзьями и родными, и (если только не ошибаюсь) в письмах к ним он нигде не жалуется на строгость надзора над ним относительно собственно переписки…[84]Плохой студент в деле учения, но славный характером, дорогой собутыльник — поэт Языков уже составил себе к упоминаемому нами времени (1824) известность поэта, весьма даровитого. В журналах 1822–1824 годов: «Новости русской литературы» и в «Соревнователе Просвещения» с удовольствием уже отводили местечко бойким, сильным стихам Языкова. Пушкин знал уже произведения пера дерптского студента: «Мое уединение», «Песня короля Регнера», «Песнь Баяна при начатии войны», «Песнь Барда во время владычества татар в России», «Услад», несколько элегий, песней, и проч. Внимательный к поэтическим талантам своего времени и охотно, нередко с излишним увлечением, отдававший им дань похвалы, Пушкин, еще в бытность свою в Одессе, обратил внимание на стихи Языкова и писал бар. Дельвигу[85]: «…Разделяю твои надежды на Языкова и давнюю любовь к непорочной музе Баратынского…»
…Так ты, Языков вдохновенный,
поминал его Пушкин в IV главе «Онегина», которую писал в это время:
В порывах сердца своего,
Поешь, бог ведает, кого,
И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю повесть о твоей судьбе…
Как бы то ни было, но летом 1824 года двум поэтам не суждено было встретиться. «Языков, — по словам его друга Вульфа, — был не из тех, которые податливы на знакомства; его всегда надо было неволею привести и познакомить даже с такими людьми, с которыми внутренно он давно желал познакомиться, до того застенчив и скромен был этот человек, являвшийся по стихам своим господином совершенно иного характера». Таким образом ни летом 1824, ни в следующем году, Языков не был доставлен в Тригорское — Михайловское. Только в июне 1826 года он увидал предметы своих последующих песнопений: Тригорское и «приют свободного поэта…»[86] А между тем в этих местах Языкова нетерпеливо поджидали и в 1824 и 1825 годах. Привожу письма Пушкина к Вульфу, относящиеся к сему времени, в них изгнанник Михайловский частенько вспоминает о Языкове:
«Любезный Алексей Николаевич — Благодарю Вас за воспоминанья. Обнимаю вас братски, также и Языкова — Послание его и чувствительная Элегия — прелесть — в послании, после тобой хранимого певца, стих пропущен. А стих Языкова мне дорог
