И это намерение уже близилось к исполнению. Если Углов еще медлил формальной декларацией, как тогда выражались, то единственно потому, что ему хотелось привести прежде в порядок свои дела, то есть расплатиться с ростовщиком, докучавшим ему большими процентами.
И вот в одно прекрасное утро, ясное, теплое и грязное, какими март месяц, как теперь, так и сто пятьдесят пять лет назад, дарил петербуржцев, он поехал к дяде Ивану Васильевичу Таратину, чтобы посоветоваться с ним насчет продажи лесной пустоши и одновременно просить его к себе в сваты.
Его тотчас же провели в дальний кабинет хозяина. Последний встретил его заявлением, что посещение его весьма кстати.
— Только что хотел за тобой посылать. Но ты мне прежде скажи, по какому делу ты ко мне пожаловал? — сказал он ему, когда они остались наедине.
Владимир Борисович совершенно спокойно и нимало не предвидя того, что его ждет, объяснил цель своего посещения; но лицо его слушателя так омрачалось по мере того, как он говорил, что это смутило его.
— Вы, может быть, думаете, что за меня не отдадут Фаины Алексеевны? — спросил он. — Но мне кажется, что отказа опасаться нечего. Меня принимают в этой почтенной семье с таким отменным вниманием, что и к декларации моей отнесутся вполне благосклонно…
Ему не дали договорить.
— Когда ты у них был в последний раз? — спросил Таратин, не раздвигая озабоченно сдвинутых бровей.
— На прошлой неделе. У них больные…
— Откуда у тебя эти вести?
— Я послал в прошлое воскресенье Анне Ивановне сушеных фруктов из Угловки, и она сама вышла к моему посланному, чтобы приказать меня благодарить и сказать, что к сожалению не может пригласить меня кушать по той причине, что у меньших барышень оспа…
— Странное дело! Я не дальше как вчера видел Чарушина в сенате, и он мне ни слова про это не сказал!
— Да вы, может быть, не осведомлялись про его семью?
— Осведомлялся. Но что же дальше?
— Дальше то, что я прошу вас, дяденька, быть моим сватом. Фаина Алексеевна, старшая девица Чарушина, мне изрядно нравится, и я решил, что лучшей жены мне не нужно. Я приехал к вашей милости, как к родному отцу, кабы он был жив. Алексей Андреевич вас так уважает. — Владимир Борисович смолк в ожидании ответа, но дядя молчал; тогда он спросил дрогнувшим от волнения голосом: — Вы, кажется, раньше ничего не имели против этого альянса [1], дяденька?
— Да я и теперь ничего против него Не имею, нахожу только, что ты некстати затеял сватовство. Брось на время эти прожекты и сбирайся-ка в дальний путь. Тебя назначили сопровождать курьера иностранной Коллегии в чужие края…
