Мой Кондратий Кузьмич стоял перед реалом, в левой руке у него была верстатка, правая бегала по кассе, между тем как взор его был приковав к рукописи, воткнутой в тенакль.
— Вы что же это? — спросил я, подойдя к нему. Кондратий Кузьмич быстро оглянулся и, вытаращив глаза, посмотрел на меня удивленно.
— Что такое-с? — спросил он, как-то особенно часто замигав веками.
— Вы куда же это вчера провалились-то?
— Как провалился-с?
— Ну, пропали…
— Я не пропадал никуда-с… Напротив, я целый день вас искал-с…
— И на сапинских дачах были?
— Был-с! Часа два поджидал-с…
И вдруг переменив тон, спросил скороговоркой:
— Убили-с?
— А вы?
— Одного подшиб-с!
Я посмотрел на Кондратия Кузьмича.
— Как же это так, — проговорил я, — были вы на охоте, подшибли кого-то, на сапинских дачах поджидали, и в то же время Митрофан Павлович видел вас на Немецкой улице!
Кондратий Кузьмич вдруг весь вспыхнул, словно его фуксином окатили, суетливо ощупал галстук, сделал жалкие глаза, склонил голову набок, приподнял плечи и едва слышно проговорил:
— Не поверите ли!.. Мозоли так разболелись, что даже ходить невозможно было-с…
— А где сумка?
Кондратий Кузьмич нагнулся и вытащил из-под реала мою сумку… Она была пуста.
По типографии пронесся хохот.
— Накладчик, подавай! — крикнул машинист. Отпечатанные листы полетели, и стены типографии наполнились благородным гулом благороднейшей машины…
1909 [3]
