— Здравствуй.
— Охотились?
— Да.
— Где же дичь-то?
— Дичи нет.
— Попусту, значит, проходили?
— Попусту.
Я подсел к нему.
— Это что ты делаешь?
— Ошейник чиню… Намедни на Громиле лопнул.
И потом, как-то прищурившись, улыбнувшись и фыркнув носом, он глянул мне прямо в лицо и проговорил:
— А ведь проклятые-то опять пришли.
— Какие проклятые?
— Да волки-то… Два старика и переярок.
— Ты почем знаешь?
— Отзывались… как же не знать… Я сегодня ночью опять ездил…
— Ну что же?
— Ничего… выходили…
— Подвывал?
— Ништо. Один-ат на ногу жалуется… мотри, зацепил кто-нибудь…
— И близко подходили?.
— Возле были… Один лобастый такой… полено здоровенное…
— Это что такое значит: полено?
— Нешто не знаете? — удивился Андриан.
Я притворился, что не знаю.
— А еще охотник! — крикнул он. — Известно — хвост! У волка хвост называется поленом, а у лисы трубой.
— Один ездил?
— Один…
— Уж они тебя разорвут когда-нибудь.
— Ну! зачем они разорвут…
— А что, — перебил я его, — есть мне очень хочется, с утра ничего не ел… Нельзя ли яичницу изготовить да самовар поставить?
— Что ж, ничего, это можно.
— Хозяйка твоя дома, что ли?
— Куда же ей деваться-то? Знамо, дома… бабье дело известно какое… ухват да наперсток с иглой…
— Так можно, значит?
— Известно, можно…
Андриан свернул дратву, свернул ошейник, сунул в карман шило и нырнул в калитку. Вслед за ним пошел и я.
Однако позвольте познакомить вас покороче с этим Андрианом.
С виду доезжачий Андриан был самый обыкновенный мужичишка: небольшого роста, невзрачный, с лицом, заросшим не то рыжими, не то желтоватыми волосами, с приплюснутым, постоянно лупившимся носом и какими-то светло-голубыми, словно рачьими, глазами. Он носил длинные волосы, подстриженные «в скобку», часто встряхивал ими и спереди имел вихор, весьма походивший на вычурно зачесанный тупей. Одевался Андриан тоже мужик мужиком: носил красные рубахи с косым воротом и желтые верблюжьего сукна штаны, заправленные за голенища сапог. Словом, в нем не было ничего такого, что бы могло придать какую n6h то ни было типичность, какую бы то ни было особенность. Но все это было только с виду, в сущности же Андриан вовсе не походил на обыкновенного мужика. Он страстно любил собак, страстно любил охоту, знал поименно всех «господ охотников» не только Саратовской, но и соседних губерний и точно так же отлично помнил клички всех более или менее знаменитых собак, их родословную, цвет и отличительные их качества. Андриану было лет сорок пять с лишком. К кружку саратовских охотников он относился как-то не с особенным уважением: за охотников их не считал (может быть, потому, что кружок не имел борзых) и терпеть не мог немцев. Только к «лицам благородного сословия», как он называл дворян, он относился с видимым почтением, усматривая в них как бы отпрыски тех «господ», с которыми когда-то в старые годы вожжался. Андриан как бы гордился этими «старыми годами», любил вспоминать о них, а о знаменитых охотах Столыпина, Мачеварионова, Лихачева, Каракозова и других говорил даже с каким-то упоением, захлебываясь, заливаясь и чуть не со слезами на глазах.
