— Слушаю-с, будьте покойны, знаем.
Когда заказчик ушёл, Никанор Саввич долго стоял перед картиной и осматривал её, раздумывая. Вошла Александра Степановна и стала приготовлять чайную посуду.
— Чего ты рот-то разинул? Али не налюбовался на наследство-то? — заметила она.
— Нет, ты погоди смеяться-то, — обидчиво ответил муж, — да покойника укорять, что мало нам за наши труды отказал!.. Иван Тихоныч говорит, что картина эта дорогой цены, редкостная; только, говорит, вот жаль, неоконченная, чего-то там не дописано…
— А ты возьми, да сам и допиши! — со смехом посоветовала Александра Степановна.
— Нет, сам я не допишу, а приятеля, живописца Сергеева позову…
— Вы в самом деле не вздумайте с ним дописывать!.. Я вам картину портить не дам, так ты и знай! А приведёшь живописца, так и тебя вместе с живописцем турну!..
— Ну, ладно, ладно, не ворчи… Я ведь приглашу его только посмотреть да посоветоваться…
— Нашёл советчика: пьяницу горчайшего! Он два месяца нам вывеску пишет… А много ли там написать-то? Два сапога да твою фамилию.
На следующий день явился живописец с заказанной вывеской. Они долго с Никанором Саввичем осматривали картину, шушукались, но вошедшая Александра Степановна прекратила их совещание. Однако Никанор Саввич успел шепнуть живописцу, что жена на будущей неделе дня на четыре уедет к дочери в гости, в уездный город.
Во вторник, действительно, утром Александра Степановна уехала, а в полдень явился живописец и прежде всего попросил у Никанора Саввича рубля три на краски.
— Уж ты не скупись, — убеждал живописец владельца картины. — Для такого художества краски нужны хорошие, дорогие, ведь ты тогда за неё сотни рублей возьмёшь!
Но в конце концов живописец согласился обойтись двумя рублями. Получив их, он отправился за красками и вернулся только к вечеру, заметно подгулявший, с ящиком, кистями и красками.
— Что ты больно долго? Ведь ночь на дворе, — встретил его Никанор Саввич.
— Уж и городишко здесь: красок не найдёшь порядочных!.. — отвечал тот.
— Сейчас, что ли, будешь писать-то? Али поесть хочешь?
— Поем, да и начну… Я могу и ночью отлично писать, — сказал живописец, развязывая ящик.
За закуской явилась выпивка; живописец раскис, и Никанор Саввич посоветовал приняться за работу пораньше утром. «Как бы не испортил?.. — думал Никанор Саввич. — Больно человек-то ненадёжен… А денег-то жалко… Ну, да ладно, будь что будет!..»
Никанор Саввич проснулся рано. Он разбудил художника, дал ему опохмелиться, и тот вскоре приступил к работе. Руки у него дрожали; он не знал с чего начать и разговаривал:
