. Она остановила все мои жизненные силы, и я сделался статуею изумления… Помню наконец, что слова графини привели меня в чувство. «Что с вами сделалось, Н. Н., читайте, читайте, мне хочется поскорее познакомиться с новым нашим поэтом…» В это только время я почувствовал, что я что-то живое, что опять становлюсь собою, и начал читать, извиняясь, как сумелось. Мы прочли «Чернеца». Я возвратился домой и с тех пор не выхожу со двора. В первый раз говорю только… Но я чувствую, мне теперь лучше…
— Благодарю за откровенность, — сказал Д. — Толковать с тобою теперь, кажется, не время. Девятый день самый опасный в горячке. — Но не думал ли ты сам уже о чем-нибудь, сюда относящемся?
— Я не думал ни о чем. Я был погружен в настоящем и наслаждался безусловно.
— Теперь размысли о будущем и разбери условия. Мне мелькает надежда, — прибавил Д., улыбаясь, — что ты выздоровеешь скоро: коса эта развевается так высоко, так высоко; ты столько привык чувствовать умом, что едва ли нуждаешься в моих рецептах. Я оставляю тебя в покое. На днях зайду опять, до свидания.
Через неделю веселый Д. является снова к своему другу и находит его совершенно в другом положении. На столе лежит десяток квартантов [12], одиннадцать томов «Истории» Карамзина, исследования Калайдовича, Строева [13], Шлёцера, корректуры, тетради. Минский рассматривал внимательно какую-то древнюю рукопись и не приметил вошедшего.
— С выздоровлением, с выздоровлением, — закричал Д., захохотав изо всей силы.
— А, это ты, Александр! Я было сам сбирался к тебе, кончив свою работу. Как ты поживаешь? Каково идут дела?
— Какие, сердечные или головные?
— Разумеется, головные: разве я спрашивал тебя когда-нибудь о сердечных?
— Нет, по думал, что спросишь… Позволь прежде узнать от тебя, как развевается любезная наша русая коса?
— Сейчас получил оттуда записку с упреками и приглашениями обедать там завтра.
— И ты пойдешь?
— Разумеется.
— Смело, как прежде?
— Еще смелее, если ты хочешь. Мой пароксизм кончился. Разговор с тобою имел благодетельное действие на меня; на другой день после нашего свидания я дышал уже свободнее, на третий вспоминал уже о косе и не видал ее наяву, а на четвертый повесил ее в картинной галерее моего воображения подле портрета Армидина [14]. Теперь я любуюсь на нее издали и безопасно.
— Очень рад. Впрочем, ты вывел, вероятно, какое-нибудь следствие, хотя и по-своему, из чудного своего приключения и, надеюсь, для нас не невыгодное?
