Ника наслаждалась:
— Слышите, как сверчок ворчит? И откуда здесь сверчки?
— Безобразие! — неистовствовал Мориц, зажигая свечу, — срывают работу! Я им покажу, как нас оставлять без света!
В эпической позе Евгения Евгеньевича, вытянувшего длинные ноги, скрестив на груди руки, откинувшись на спинку стула, женский глаз уловил подобие вызова. Эти два человека с трудом выносят друг друга! Но сдержанность Евгения Евгеньевича делает невозможным — эксцессы! Она угадывала. Дело было сложнее: в нерадении его не мог упрекнуть Мориц, он просиживал глубоко в ночи над своим изобретением, но то безразличие, может быть, напускное, которое проявлял к погашению света, не могло не раздражать Морица.
— Представитель едет утром! — (прозвучало угрозой). — Сейчас приведу сюда этих сукиных сыновей…
Пили чай при свече.
Кто‑то зевнул, устало:
— Кого он сюда приведет?
— Да монтеров, кого… Чай остыл! Кто не пил ещё?
— Безобразие! в самом деле… Ночь из‑за них опять придется сидеть! Только развернули с ним чертеж…
— Рвет и мечет! Это характер такой!
— Опять срочная работа! — вздохнул кто‑то уставший.
— У Морица всегда срочная работа! Не умеет спокойно работать!
— Рассказывать будем, Евгений Евгеньевич? Скорее! — звала из соседней комнаты Ника. — Я подложила в печь дров, уютно…
— А начальник‑то наш так и не кушал, — по–стариковски сетовал дневальный Матвей, старичок с Урала, — зашёл я к нему — как поставил на стол, так и стоит… Туда шел, встренулся мне. Я им сказывал — ужин, мол. Не слушает! Без пищи живёт человек!
— И говорят, чахоточный! — бросила, как в печь ветку кедра, Ника. — У меня, Матвей, от нее брат умер… тоже вот так… ничего не хотел есть.
Хором:
— Глупость это!
— Привередничать нечего! Не дома! Лагерь! Что мы, хуже его?
— А в наших местах — собачье сало едят! От чахотки.
— Будет он тебе, Матвей, есть собачье!
— А спит он когда? Честное слово, когда ни проснешься — он или курит, или читает.
— Или пишет…
— А что он пишет? Сочинения? Донесения? — кто‑то, в вынужденной праздности, позволяя себе пошутить.
— Что, что! Мало ли что можно писать… — веселится чертежник Виктор. Ника молча поворачивает к нему лицо.
— Заявления пишет.
Виктор мгновенно свертывает веселье. Заявления, вопль о своей судьбе туда, на волю, — может быть, прочтут и прислушаются! Кто же их не писал! Но — сколько людей — перестали.
Евгений Евгеньевич кончал набивать трубку.
— Что в нем удивляет, — сказал кто‑то о Морице, — это его поведение, то есть — ведь он имеет успех у женщин вольнонаёмных, но… безответно. Он давно женат, я видел портрет, жена его, между прочим, исключительно интересная женщина!
