Было в этой фразе и нечто иное, не поддававшееся пониманию. Никто — ни родственники, ни друзья, ни даже отец Сивиллы и уж конечно не сама Сивилла — никогда не указывали матери, что она должна делать. Ее мать, объявившая себя «великой Хэтти Дорсетт», была возвышающейся над всем, несгибаемой, непобедимой фигурой. Она не исполняла приказы — она отдавала их.
Выходя из кабинета с матерью, Сивилла страстно желала — иррационально, наверное, но тем не менее всей душой, — чтобы у женщины-психиатра, с которой ей предстояло встретиться, не были седые волосы.
Ровно в два часа пополудни десятого августа Сивилла вошла в офис доктора Корнелии Б. Уилбур на шестом этаже здания «Омаха медикал артс», и волосы у врача были не седыми. Они были рыжими, а сама доктор оказалась молодой женщиной, старше Сивиллы не более чем на десять лет. Глаза ее казались добрыми — несомненно, безусловно добрыми.
Тем не менее в Сивилле продолжали бороться те же самые противоречивые чувства, которые она переживала в кабинете доктора Холла: чувство облегчения от того, что она начнет наконец заниматься своей нервозностью, и в то же время страх перед тем, что сделать ничего не удастся, потому что состояние ее уникально и непоправимо.
Доктор Уилбур терпеливо слушала Сивиллу, которая в попытках замаскировать противоборство чувств без умолку болтала о своей ужасной нервозности и неуверенности в колледже, частенько вынуждавшей ее уходить из аудитории.
— Дела в колледже шли весьма плохо, — вспоминала Сивилла. — Мисс Апдайк, штатная медсестра, беспокоилась за меня. Потом их врач послал меня к невропатологу в клинику Майо. Я была у него только один раз, но он уверял, что все будет в порядке. А мне становилось все хуже. Они отослали меня домой и сказали, что не следует возвращаться, пока я не приведу себя в порядок.
Улыбка доктора успокаивала.
— Что ж, вот я и дома, — продолжала Сивилла. — Это ужасно, просто ужасно. Я постоянно нахожусь при родителях. Они ни на минуту не спускают с меня глаз. Они смотрят на меня с вытянутыми физиономиями. Я понимаю, им стыдно, что меня отослали домой из колледжа. Они возлагали большие надежды на меня и на мое образование. Но я рассчитываю вернуться, когда поправлюсь.
Доктор по-прежнему молчала, поэтому Сивилла продолжала говорить:
— Я единственный ребенок, — заметила она, — и родители очень хорошо относятся ко мне.
Доктор Уилбур, прикуривая, покивала головой.
— Они обо мне беспокоятся, — продолжала Сивилла. — Все обо мне беспокоятся: мои друзья, наш пастор — в общем, все. Я иллюстрирую проповедь пастора о Данииле и Откровении. Он говорит, а я в это время рисую зверя, о котором он рассказывает. Это действительно очень впечатляет. Я нахожусь на подмостках на высоте трех метров над полом. Я обычно рисую мелом на плотной бумаге свою интерпретацию того, о чем рассказывает пастор. Он дает мне заняться делом. Он…
