Антону не спалось. Да и какой тут, к черту, сон, если нервы на взводе? Еще и шелест кругом, треск неумолчный. То там, то здесь дичина пошумит. Весь зверь, от мала до велика, на кормежку вышел. Хочешь не хочешь, а дергаешься на каждый громкий звук.
«Да, попал я в историю. Того и гляди крыша уедет. Не явь, не сон, а какая-то дурная тягомотина. Тут бы действительно превратиться в какую-нибудь вещь в себе, в сомнамбулу бесчувственную и ни о чем не думать. Но как? Не йог же, блин, не Штирлиц. Никто такому никогда не учил. А сам хрен освоишь. Вот и вертится постоянно в мозгах то одна, то другая дрянь.
Интересно, сколько я уже в этой кутерьме кувыркаюсь? Так, давай-ка прикинем. Почти трое суток я корневал. На зимовье у Чеботаря — четверо. Потом в пещере этой. Вот тебе пять. У чухонца да у Геонки. Уже неделя получается. Где-то так, если ничего не напутал. От этой кутерьмы уже ум за разум заходит.
Дома, наверное, атас полный. Ирина всех, кого только можно, на уши поставила. Представляю себе, как ее сейчас забрало! Ничего, роднушечка, теперь, глядишь, и просветлеет маленько у тебя в головенке. Поймешь наконец-то, что мужик-то тебе вовсе не такой уж и хреновенький достался. Ведь оно всегда так. Что имеем, не храним, потерявши плачем. Да, блин, еще как! Ничего-ничего, дуреха ты моя. Горе ты мое луковое. Вернусь я, никуда не денусь».
Антон заиграл желваками, вскочил на ноги. В глазах задрожали слезы. Он выругался, почувствовав злость на себя за минутную позорную слабость, потом грубо обтерся рукавом.
«Нет, паря, так у нас дело не пойдет. Хватит уже нюни распускать! Что ты как баба плаксивая?!»
Антон перетащил в низинку Ингтонку, завел нодью. Он пощупал сожалеющим взглядом измученное заострившееся лицо приятеля, осторожно положил руку ему на лоб.
Его мысли сами собой переметнулись на другое:
«А с Игорехой что-то непонятное творится. Вроде бы жара нет, и не так уж много крови потерял. Ведь когда его Валерьяныч перевязывал, рана уже почти и не кровила. Тогда почему же он до сих пор в таком глухом отрубе? Может быть, это у него на нервной почве? Последствия тяжелого шока? Неужели еще один кандидат в дурдом наметился? Тьфу-тьфу. — Он постучал по дереву. — Опять всякой чушью себе башку забиваешь?»
Кукожится и плавится под жарким пламенем на бревнах рыхлое подгнившее корье. Тянет в ноздри пряным настоянным таежным духом. От кедровой смолки. От подсохших лишаев. От липовок и берестянок [76]
