— Сыны деревни, что носит имя реки Анкобры! Неужели никто не встанет рядом со мной в этой борьбе? Неужели я единственный сын нашей страны, готовый защищать свое племя и весь народ Африки? А вы все будете молча стоять и смотреть, как унижают и позорят брата? Да, конечно, я заслужил наказание. Но спросите себя: разве мой поступок порожден корыстью?
— Не заставляй нас тратить время зря. Тебя всего-навсего спросили, имеешь ли ты возражения против вынесен-ного тебе приговора, — оборвал его переводчик вождя.
— Я не стану просить помилования. Но знайте все: Джато не останется в деревне, где его так унизили. Я соберу свои пожитки и уйду по реке за пределы Анкобры. И пусть сыны деревни знают: борьба уже началась. Это борьба против демонов зла, могущество которых вы пока еще не осознали. Но как бы ни был я стар, я еще увижу, как люди поднимутся против этих злых сил, я доживу…
В нескольких шагах от небольшого селения на берегу реки, но довольно далеко от деревни Анкобра, в своей хижине, на коленях перед изображением бога-покровителя стоял старик. Он молился истово, словно осененный вдохновением свыше. Его седые волосы были коротко острижены. Бедра плотно облегала набедренная повязка. Она была влажной от пота, струйками сбегавшего по спине и груди молящегося. То и дело старик громко выкрикивал слово «Анкобра» и трижды прикасался к резному деревянному идолу, служившему изображением его родового тотема. И когда среди неразборчивого бормотания звучало: «Анкобра!», тело старика содрогалось.
Луна над лесом только начинала отступать перед лучами нового солнца. Во дворе у дома мать и дочь сидели перед очагом, ожидая, пока будут готовы клецки-кенке.
— Сэрва! — позвала мать.
— Да, мама?
— Какой сегодня день?
— Вторник.
— Рынок закрывается в полдень?
— Да, мама.
— Плохо!
— Почему?
— Дрова что-то совсем не горят!
— Да, а кенке еще не готовы! Того гляди на рынок не успеем. Не так-то быстро пройдешь две мили до Анкобры! Сейчас, мама, я раздую огонь.
— Попробуй. А я пока пойду возьму дров из другой поленницы, что подальше, может, там они посуше и гореть будут лучше.
— Хорошо, мама.
Сэрва принялась хлопотать у очага, а мать пошла за дровами к дальней поленнице. Вернувшись, она сказала:
— Молодец, дочка, хорошо горит!
— Твоя наука!
— Ну, у меня-то самой теперь так не получится. Пойду, пожалуй, принесу еще полешко.
Сэрва перестала раздувать огонь и поудобнее примостилась на низкой скамейке перед очагом. Вдруг сзади, у поленницы, раздался громкий крик. Девушка резко повернулась, так что кенте соскользнуло с плеча, обнажив грудь. То, что она увидела, было ужасно. Сэрва вскрикнула: «Мама!» — и бросилась к ней. Женщина лежала на земле навзничь, у самой поленницы. Джато выбежал из дома, как был, в одной короткой набедренной повязке. Бросившись к жене, он успел заметить лишь хвост зеленой змеи, исчезавшей в кустах.
