Сначала один ключ никак не попадёт в замочную скважину, затем другой всё не желает проворачиваться в замке.
Клара нетерпеливо притоптывает высоким каблуком по истёртому кафелю лестничной клетки.
Но дверь уже открыта, тёмное пространство манит застоявшимся теплом.
– Сейчас, сейчас, погоди, – задыхаясь, Мхов за руку затягивает Клару в прихожую, толчком ноги захлопывает дверь, поворачивает девушку к себе спиной, на ощупь во мраке спускает на ней джинсы, резко нагибает (она громко ударяется лбом о платяной шкаф) и одним движением занимает внутри Клары своё привычное маленькое место.
Оно, это место, отзывается сначала сладким всхлипом, а через долгую минуту – судорожными сокращениями и горячей влагой, которую Мхов, рыча и завывая, смешивает со своей и под громкие вопли Клары валится на пол у её ног.
Некоторое время Клара стоит, как её поставили, покачивается, бормочет что-то себе под нос. Потом глубоко вздыхает, опускается на колени перед лежащим Мховым. Мхов пытается разглядеть в темноте лицо склонившейся над ним Клары. Кажется, Клара улыбается. Он шепчет: «Клара…» Она ему нужна. Она напоминает одну маленькую девочку, на языке у которой ему было так хорошо.
Найденное колёсико скоро превратилось в любимую игрушку. Он мог, забыв о времени, разглядывать его, трогать, он засыпал с ним и перед сном подолгу переживал даваемое колёсиком ощущение почти осязаемого ожидания. Чего? Этого он не знал, но был твёрдо уверен, что что-то обязательно начнёт происходить. Что-то такое, чего не будет больше ни с кем.
И вот однажды он в первый раз увидел колёсико во сне. Оно само по себе катилось посреди печальных, запорошённых снегом равнин, оставляя позади себя ребристый одинокий след. Ему стало до слёз жаль колёсико за это его несказанное одиночество, и он, не раздумывая, пошёл вслед за ним.
Сразу где-то далеко-далеко впереди заиграла музыка, однообразная, ни печальная, ни весёлая, какая-то навязчиво неритмичная. Под эту музыку он и продолжал свой путь, в котором не наблюдалось ничего, кроме него самого, колёсика и лёгкого снега, отвесно падавшего с непроницаемо-молочной вышины.
По всему видно, здесь стояла зима, но холодно не было. Впрочем, тепло тоже не было, а было никак, то есть, совсем никак – странное чувство, будто он оказался в одночасье извлечён из привычной суммы порядка, выпав, таким образом, за пределы всего, что может быть дано в ощущениях.
Старый замок из серого камня встал на его пути как-то сразу: только что не было, а вот уже высится впереди, закрывая полнеба. Он задрал голову, ну, замок, как замок. Громоздкое обветшалое строение, круглые башни (одна из них с часами), цветные витражи, островерхие крыши, именно такие замки бывают в книжках и в кино. Огромные железные ворота, протяжно скрипя, открылись, потом затворились за ним. Небольшой, вымощенный тем же серым камнем внутренний двор был совершенно пуст, только музыка сделалась громче. Ага! Колёсико покружилось-покружилось на месте и побежало к неприметной двери в стене, он – за колёсиком.