— Что, лихо тебе? — отважилась спросить она, не рассчитывая получить ответ.
— Лихо… — выдохнул Савва, не шевелясь и, по-прежнему не сводя глаз с огня.
— Театр?..
— Театр…И не только…
Зинаида подняла голову и посмотрела на мужа. Не молодой, уже начинающий седеть человек с покрасневшими, воспаленными глазами.
— Ты просто устал, Савва… Ложись спать. Утро вечера мудренее. Давай провожу тебя.
Морозов не сдвинулся с места.
— Сколько сил… сколько сил… — пробормотал он. — Нет занятия неблагодарнее, чем быть благодетелем. Особенно — сволочной и завистливой актерской братии. Каждый норовит укусить каждого. Все талантом меряются. А талант ведь на сцене должен проявляться, а не в интригах, да мелочной возне, — наморщился он как от боли. — А благодетелей в душе ненавидят. Денег ждут, берут с удовольствием, с удовольствием же и тратят, но в дела творчества не ле-езь, потому как искусство — дело тонкое, не твоего купеческого ума дело! И так — до следующей растраты.
Он помолчал.
— И Горького выпихнуть хотят. Слишком прост. Драматургии в нем мало и эстетики… Да-а, Зина, люди — они зачастую — хуже зверей. Те хоть своих до смерти не грызут. Да и за ласку благодарны. А человек — венец природы, природные инстинкты превозмогает, — с горечью сказал он и тяжело поднялся с места.
Зинаида поднялась следом, с сочувствием и нежностью посмотрела на Савву и вдруг, заметив его увлажнившиеся глаза, забыла обо всем и, обхватив за шею, принялась осыпать поцелуями его лицо, шепча слова любви и обдавая жарким дыханием… Савва обнял ее…
…Огонь, догорающий в камине, играл отсветами пламени на их телах, лежащих на пушистом ковре.
«Если бы я была ему нужна…» — думала она…
«Если бы я был… ей нужен…» — думал он…
* * *
Одуванчики, следуя вечному зову природы, с самого утра дружно как по команде распахнулись навстречу солнечным лучам, покрыв желтым ковром луга, прильнувшие к живительной волжской воде.
Горький сидел в увитой плющом беседке на высоком берегу и наблюдал за пароходиком, который, задорно шлепая колесами, плыл против течения.
— Черт знает, как люблю на Волгу смотреть. Просторно. Привольно. Вот, говорят, в Москву надо перебираться. А как я без всей этой красотищи? — обернулся он к крупному мужчине, привалившемуся к перилам беседки. — И что там еще в Москве, Никодим?
— Идут дела, Алексей Максимович. С помощью Марии Федоровны.
Судя по дрогнувшим в улыбке губах Горького, упоминание имени Андреевой было ему приятно.
