* * *
Савва подъехал к дому матери в Трехсвятительском переулке уже затемно. Силуэт колокольни за стенами Ивановского монастыря казался призрачной тенью, упирающейся в небо.
Он вышел из экипажа, потянулся и потер поясницу. Ныла спина. Не иначе, как вчера потянул мышцы на стройке.
На крыльцо дома выбежала молоденькая девушка в белом платке.
— Ваше степенство, Савва Тимофеевич Наконец-то! Барыня уж заждались!
— Прасковья, что случилось? Что с матушкой? — Он прошел в прихожую и принюхался. В доме появился новый запах.
— Барыня сердцем занемогли, капли доктор прописал. Очень душные капли, в носу от них свербит, — негромко пояснила прислуга.
Мать полулежала на диване в кабинете. На столике рядом тускло горела лампа на высокой ножке, освещая мензурку из мутного стекла с остатками недопитого лекарства. В комнате было душно. Савва, оставив дверь приоткрытой, неслышно ступая, подошел и поцеловал мать.
— Приехал все-таки? Небось думал, я померла? — проворчала та. — Дверь- то прикрой от сквозняка!
Савва закрыл дверь и присел рядом с матерью на край дивана, над которым висел портрет отца.
— Вот, смотрю иногда, — перехватила Мария Федоровна его взгляд, — жизнь свою вспоминаю. Много есть чего вспомнить.
— А жизнь прошлую чего вспоминать, о нынешней надобно думать, — указал Савва взглядом на собственную фотографию с маленьким Тимошей на руках, рядом с портретом Тимофея Саввича. Матушка, что это вы себе позволять вздумали? Не время сейчас болеть! — Савва поправил край покрывала.
— Не болею я. Сердце устало. Вчера хоронили хорошего человека у нас, на Рогожском. Старый был, вроде и пора ему отмучиться, а все одно — жаль, — вздохнула она. — Вот ты, Савва, хоть и безбожником вырос, — не смогла удержаться Мария Федоровна от упрека, — а все равно, думаю, согласишься, какой правильный обычай был раньше на Руси, тот, что мы, старообрядцы, сохранили: когда хоронят человека, над гробом его никаких речей не говорят. В тишине хоронят. Разве ж можно мешать, когда душа покойного с Богом разговаривает? А молчать-то, Саввушка, на-амного труднее, чем в голос рыдать, да криком кричать. Вот слабинка в меня и вошла, — снова вздохнула она. — Сердце-то у меня чтой-то биться не так стало — будто раздумывает, а надо ли? — испытующе взглянула на сына. — Потому и попросила тебя приехать.
Савва укоризненно покачал головой и погладил мать по руке. Что-то в разговоре смущало. Ведь обычно, когда матушке нездоровилось, замыкалась она в себе и порою по несколько дней рта не раскрывала. Силы берегла. А сейчас? Не слишком ли говорлива?
