— Уважение — дело хоро-о-шее, — протянул он только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Хорошее… — повторила Андреева, по-прежнему, не отводя глаз.
В последнее время Савва испытывал неодолимую потребность хоть иногда окунаться в этот удивительный, печальный взгляд. Даже когда дела не позволяли бывать в театре, чувствовал его на себе, будто она — необыкновенная актриса, сводившая игрой публику с ума, неотрывно наблюдает за ним.
А сейчас Мария Федоровна стоит рядом. Совсем близко. Кажется, протяни руку и — вот она. Но этого нельзя. Никак нельзя…
— Хорошее… — снова задумчиво повторила Андреева и зябко поежилась.
— Холодно? — хрипловатым голосом спросил Савва.
— Нет. Это так… — провела она пальцами по волосам, — …от мыслей. — И, словно отгоняя их, махнула ладошкой у лица.
«От своих или от моих?» — лихорадочно подумал Савва и вдруг, решившись, схватил Андрееву за руку. Рука оказалась неожиданно мягкой и горячей.
— Вот что, Марья Федоровна! Едемте-ка со мной!
— Куда? — слабо улыбнулась та, и Савва почувствовал, как на лбу у него выступила испарина.
— Куда? Неважно. Едем!
— А и впрямь — неважно! — засмеялась она, высвобождая руку. Просто, чтобы поправить прическу…
* * *
— Милая, хорошая моя, красавица, знаешь ведь, как люблю тебя, девочка моя, и пользуешься моей слабостью.
Голос Саввы был непривычно ласков.
— Ну-ну, вижу, рада мне, моя милая, и я тоже… — поцеловал он лошадь в морду и скормил еще кусочек хлеба. — Ешь-ешь. Больше не дам, — потрепал любимицу за холку.
— Что? Чудо? — с улыбкой повернулся к Марии Федоровне.
— Чудо! — весело согласилась та.
— Покататься желаете?
Андреева неопределенно повела плечом.
— Не бойтесь, Марья Федоровна! Она кроткая. Никогда не видел белой лошади, чтобы не была кроткой! Или гнедой — без норова! Ну, а вороная — всегда упряма, как осел.
— Да, я и не боюсь, — лениво — грациозно изогнув спину, Андреева с вызовом посмотрела на Савву.
— Тихон! Неси седла! — распорядился он и, взяв под уздцы двух лошадей, белую и вороную, вывел из конюшни.
— Вороную желаете, конечно, мне предложить? — засмеялась Андреева мелодичным, грудным смехом, наблюдая, как конюх седлает лошадей.
— Нет уж, Марья Федоровна. Не обессудьте, на вороном жеребце сам поеду. А ваша вот — белая. Прошу любить и жаловать, — радушно улыбнулся Савва, но вдруг замер.
— Тс-с. Не шевелитесь! — прижал он палец к губам.
Андреева замерла. Бабочка темно-синего цвета с зеленым обрамлением по краям крыльев опустилась ей на плечо.
