— Живу, — повторил он. — А что вы? Как у вас? Алексей сказал, из театра уходите?
— Да вот, письмо пишу Константину Сергеевичу. Хотите посмотреть?
— Увольте, Марья Федоровна, вы же знаете, — качнул головой Савва.
— А если я попрошу? — в ее голосе появились прежние интонации.
— Не просите… — нерешительно возразил он.
— Нет уж, Савва Тимофеевич, прошу … Посмотрите. Я же сама разрешаю… А то потом ведь будете меня ругать за неосторожные и необдуманные шаги. А я… я бы все равно его не отправила, не показав вам.
Савва посмотрел недоверчиво.
— Правда-правда! Я думала написать и потом непременно вам показать. — Она взяла со стола несколько листков, исписанных мелким почерком, и протянула Морозову.
Савва попытался читать, но мысли путались, он никак не мог сосредоточиться. Уж больно неожиданный поворот сделал сегодняшний день. Он потер шею и заставил себя читать:
«…Я много лет подряд ежегодно говорила с Вами о том, что дело в театре, по-моему, идет не так как мне кажется хорошим и достойным. Говорила о себе, о своем тяжелом положении в театре, о недостатке работы».
«Все как раньше, будто ничего не изменилось», — подумал Савва.
«Как Вы смотрели на эти разговоры? Серьезно? Нет. Вы успокаивались на мысли — это у Марии Федоровны обычный транс, это пройдет, это пустяки, Мария Федоровна дурит…»
Он поднял глаза на Андрееву. Та сидела, опустив голову, и о чем-то сосредоточенно думала, покусывая нижнюю губу.
«…Вы грозите покарать меня своим неуважением, что наши дороги разойдутся в разные стороны, что я потеряю что-то в глазах лучшего общества, уйдя из Художественного театра…»
Потеребил воротник рубашки.
«…Мне противно, конечно, что только мое отсутствие, может быть, докажет Вам, как Вам самому будет тяжело, когда Вы убедитесь, что я не была ни интриганкой, ни обманщицей, ни фокусницей, как Вас в этом убедили, а действительно порядочным и преданным делу человеком. А что Вы или какое-то общество, которое Вы считаете лучшим, перестанете меня уважать — простите, после всего мною сказанного, огорчает меня очень мало — я выше всего ставлю, чтобы я-то сама себя уважала…»
«Как же хочется курить, — подумал Савва и полез в карман брюк за носовым платком, чтобы вытереть лоб, покрывшийся испариной. — Если Маша уйдет из театра, то и ему театр без Маши не нужен».
Платок все никак не хотел выниматься. Савва привстал и, наконец, смог вытащить. Приложил ко лбу. Из кармана выпала сложенная пополам бумажка. Андреева наклонилась, подняла, мгновенно прочитала несколько написанных в ней слов, и… похолодела.
