Главным агитатором и пропагандистом выступил огромный бугай, настолько свирепый, что его выводили из стойла только в цепях. У некоторых быков, замечал рассказчик, как и у иных людей, «какая-то постоянная неукротимая страсть волновать без всякой прямой цели, смута для смуты, мятеж для мятежа, драка для драки… им хочется, чтобы вокруг них все бурлило, все шумело; при этом их восхищает сознание, что все это наделано не кем иным, а ими».
Речь бугая перед обитателями скотного двора содержала все те обвинения, под которыми и сегодня подписались бы защитники животных и вегетарианцы: беззащитных телят отнимают у коров и безжалостно убивают; волов изнуряют непосильной работой, а выбившихся из сил тоже гонят на бойню — и так далее, и так далее… Жеребцы, также склонные к буйству, припомнили человеку свои, лошадиные обиды. В общем, все скоты и даже птицы были единодушны в оценке своих хозяев: «Тираны бессердечные! Не с нами одними они поступают таким образом; и промеж себя не лучше они расправляются! Один другого порабощает, один другого грызет, мучит… злая эта людская порода! Злее ее на свете нет. Всех зверей злее человек!»
Закончилась эта сходка яростным призывом: «Да здравствует скотство! Да погибнет человечество!»
Так вспыхнуло восстание, стада покинули пастбища и осадили господский двор. Свиньи успели проникнуть в сад и огород, потоптали цветники, разорили грядки. Но хозяин с сыновьями и слугами успели запереть ворота, оставив снаружи основную часть восставших. Внутри осажденного двора неблагонадежными оказались птицы — куры, гуси, утки, индюки и даже голуби, а также коты и кошки; хозяин опасался, что в минуту опасности они сыграют такую роль, «какую когда-то сыграл Мазепа с Петром Великим». Только собаки сохранили верность и преданность человеку.
В какой-то момент положение сложилось угрожающее, помощи ждать было неоткуда. Хозяин послал Омелько на переговоры с восставшими. Парламентер пытался образумить скотов, напомнил им, что сам Бог установил порядок подчинения домашних животных человеку. Но скоты заревели: «Какой такой Бог! Это у вас, у людей, какой-то есть Бог! Мы, скоты, никакого Бога не знаем!»
Переговоры зашли в тупик. Тогда хозяин приказал Омелько объявить скотам волю: отныне им предоставлялись в собственность поля и пастбища, но скотный двор для них становился чужим. Помещик рассчитывал, что холод и бескормица в конце концов приведут животных опять под власть человека.
