Вечный альманах гарпий | страница 10

Огромный сад можно было бы назвать красивым, если бы не вертикальное излишество осин, чьи ветви штриховали горизонт. Садовника приглашали лишь три-четыре раза в год, поэтому трава буйно разрасталась, а цветов было мало, если не считать пораженные хлорозом гортензии, штурмовавшие заброшенную теплицу. В другом конце сада виднелся украшенный фасад неоренессансного павильона, где жила мадам Эянж. Павильон был мрачен, мрачна была и мадам Эянж — бабушка Стефана, недалекая женщина, которая всю жизнь читала журналы, попивая остывший чай. Ей уже сорок лет прислуживала Олимпа — молчаливая усатая горничная с подбородком, утопающим в грудях.

Стефан учился в интернате. Его мать — близорукая, почти слепая вдова — иногда навещала его, непрестанно поднося свои наручные часы к моноклю, а затем, оставив подарки, исчезала.

Стефан проводил все каникулы у бабушки, и, поскольку ни мадам Эянж, ни Олимпа нисколько им не интересовались, он мог, свободный от всякого принуждения и всякой привязанности, предаваться одиночеству в саду. Он уже понимал, что душе его придется довольствоваться теплом растений и камней.

Это случилось августовским днем. Произошло что-то необычное: Стефан задрожал — ему даже пришлось сесть. Однако потрясение оказалось сильнее страха, хоть и слабее изумления.

За девять лет, прожитых на свете, Стефан редко испытывал изумление, но оставался открытым для всевозможных сюрпризов. Он сразу решил ни о чем не рассказывать: во-первых, дабы избежать осложнений, а во-вторых — ради права на секрет. Он ни на миг не подумал, будто ему все приснилось, хотя эта сцена, отмеченная кристальной ясностью снов, напоминала обрывок очень древнего видения.

Было страшно, но чудеса всегда пугают. Смутной оставалась лишь возможность повторного посещения теплицы, или, точнее, отказ, выраженный про себя Стефаном, был лишь скрытым душевным порывом, легким отклонением от большой темной дороги, ведущей в самую глубь сада.

Перед его мысленным взором стояла послеполуденная сцена. Сначала он видел самого себя — в очках и футболке, с ободранными коленками, притаившегося между гортензиями, поскольку, услыхав шум в теплице, он надеялся застать нечто запретное. Затем, сквозь пыльное стекло: пустые цветочные горшки на ступеньках, клубки рафии, корзины и связанные железные стулья у дальней стены. Посредине теплицы, вокруг светло-зеленого стола, куда с облупившейся местами картины опадала кружевная ржавчина, сидели и слегка шевелились три совершенно одинаковые гусеницы ростом с женщин.