В честь молодого гостя накрыли стол богаче обычного: помимо бродетто, еще и скапече, поркетта[55], кресс-салат и прекрасный сыр из Ривизондоли, запиваемый монтепульчано, в гранатовой темноте которого вспыхивали фиолетовые отблески. Но обед все равно был мрачным, в свете масляных ламп шевелились фигуры на стенах, Смерть жестикулировала, а дравшиеся и убегавшие персонажи оживали. Разговор не клеился, но пьяный в стельку дон Франческо не спешил подавать сигнал, которого все заждались, изнывая от скуки. Застолье обернулось муками чистилища.
Едва рассвело, из отведенной Курцио комнаты послышались крики, на которые сбежались слуги, а за ними - полуодетые Лукреция и Беатриче. Очам их предстала удручающая картина. Вопя от ярости и прижимая ладонь к окровавленному лбу, посреди комнаты стоял дон Франческо, а Курцио в ночной рубашке отбрасывал кочергу, которой только что его ударил. Юноша кинулся к матери:
— Синьора мадре, я не хочу здесь оставаться!
Началась страшная суматоха, беготня, возгласы.
— Пропади ты пропадом, как Содом и Гоморра! - крикнула Лукреция мужу, прижимая к себе Курцио.
Беатриче в ужасе вернулась к себе, чтобы одеться. В семье Ченчи вновь запахло трагедией. Утро было необычайно тихим, словно перед бурей. Около одиннадцати Беатриче услышала голос Виттории, игравшей с тучным братцем, а затем вдруг подскочила от громких воплей. Когда открыла дверь, в комнату ворвалась Лукреция с кровоточащей раной на щеке. Дрожащей рукой Беатриче взяла кувшин и смочила водой тряпку. Лукреция всхлипывала.
— Твой отец решил отправить Курцио обратно в Рим пешком, но я велела конюхам оседлать лошадь. «О чем ты говорила с Курцио? Что ты ему сказала?..» Я ответила, а дон Франческо ударил меня шпорой, которую держал в руке. Смотри, чуть в глаз не попал. Но этого ему показалось мало, и он с такой силой стукнул меня палкой, что я рухнула на пол.
Беатриче позвала старуху Джерониму и хромую Калидонию, чтобы те принесли полотенца, листья арники и цветки ромашки.
Франческо решил привести в порядок дела. После того как жена и дочь стали настоящими пленницами в замке Петрелла, у него развязались руки, и он подумывал о возвращении в Рим. Там он мог бы договориться о приобретении у герцога Мантуанского маркграфства Инчиза, на которое уже давно зарился: его состояние, несмотря ни на что, оставалось довольно значительным, и можно было рассчитывать на эту покупку. Он прибыл в Рим в конце мая и беспокойно переезжал из одного своего дома в другой, боясь отравления и старательно заметая следы.
