То был лишь второстепенный экскурс. Вернемся же в сердце сюжета, вернемся в январь 1796 года, к Луизе, разверстой и закостенелой под саваном, зеленой, запятнанной, смердящей, покрытой зимними венками, и к обществу, собравшемуся в салоне, к змеиному гнезду, ледяному клубку[97].
Крещендо. Крещендо. Крещендо.
Некто решает, что назрела срочная необходимость, и, не имея возможности прибегнуть к услугам персоны, до сих пор поставлявшей растения, решает отправиться за помощью к карлице, строящей «рожки»[98] перед помостом зубодера.
Обезьяна чешется. Пациент сплевывает кровь в платок. Зеваки слушают зазывную хвалу и смотрят, как шарлатан потрясает зубом, зажав его в левой руке. А перед торговцем фруктами показывает «рожки» карлица в бусах фальшивого жемчуга и вышитом переднике. Она держится недоверчиво, остерегаясь ловушки. Нет, из растений она знает только латук, морковку, базилик и сельдерей. Однако вечером, когда карлица-гидроцефалка втайне от всех обнажает свое уродливое тело, похожее на треснувшую тыкву, из нижней юбки достает она флакон, который намеревается продать по меньшей мере князю церкви или же послу.
Февраль 179*7 года. Бонапарт занимает Пескьеру, Леньяго, Верону...
Как ни в чем не бывало, в последний раз празднует Серениссима свой Карнавал. В последний раз перед долгим перерывом на улицах пудра ее и гипс, ее конфетти, источающие миазмы, ее мишура, ее румяна, очески ее волос, гнилой ее бархат, ее язвы, ее мертвенно-бледные маски, ее полумаски из черных кружев, ее шанкры под красными чулками, ее течи, законопаченные сиреневой ватой, а порой короткий блеск кинжала - и бульканье жидкости цвета герани. На Пьяцца танцуют, горланят, хватают за задницы. Изгибаются и извиваются скоморохи во вшивых, мучнистых, страшливых обносках. Калеки голосят и бурчат под сурдинку. Словно северное сияние, озаряет сине-зеленый свет гробы гондол, бледность вод и потухшие очи каменных львов.
Кое-кому непременно нужно заручиться содействием карлицы, так как растения у нее наверняка есть. Карлица показывает «рожки» и отвечает «нет». Карлица делает вид, что не понимает, а между тем необходимость становится с каждым днем все неотложней. Что ж, придется действовать в одиночку.
Бонапарт продвигается к Венеции: «Io saro un Atilla per lo stato veneto!»[99]
Кто-то читает отчет. Кто-то осеняет себя крестом. Кто-то взывает к Святой Троице и разражается словесным поносом, источая жуткую вонь тухлятины и дерьма. Обнаруженный у нее пакетик, в высшей степени подозрительный, сапфические нравы, как почти у всех здешних женщин, кроме того, она читает скверные книги, как и все эти ничтожества, родом, вероятно, из Морей
