Так прыгун в длину, в один скачок преодолевающий широкие пропасти, переходит затем на рысцу перед очередным прыжком и таким образом пересекает обширные пустыни. Поскольку применение всеобщей экономии в искривленном пространстве - сем небьющемся пространстве-времени, которое мы по-детски хотим подстроить под наши мерки, - не допускает никакого развития, и поскольку, к тому же, любая интерпретация временных понятий обречена на неудачу, следует как должное принять хитросплетения хронологии, подчиняющейся лишь вымыслу. Поскольку никакое сокращение, никакое уплотнение не в силах исключить распыления, расщепления, мы будем сознавать увечность, присущую датированию. Однако развитие действия заложено в движении крещендо к катастрофе, в износе веревки, удел которой - порваться. Сцены в двойном плане повествования будут накладываться одна на другую не на манер палимпсеста, а скорее, как четкие и разборчивые диапозитивы, стремящиеся к согласию. Фигурки носят костюмы своей эпохи, своего города - самого азиатского в Европе. Значит, вместо какого-нибудь лилового кимоно с изображением бабочки для нас станут каноном чернильный табарро[3] и меловая баутта[4], склонившиеся на выгнутом мостике. В этой метрополии маскарадов, слежки и доносов загадочным образом сплетаются следующие друг за другом смерти жен Альвизе Ланци. Не ищите и непременно обрящете. Между тем, поскольку любой силлогистический вывод, в сущности, лишен интереса, к развлечению служат лишь посылки силлогизма и обрамляющий их орнамент. Красивый орнамент. Сиреневая и позолоченная Венеция, переливчатая небесная тафта или же небесный свинец, крик агонии в сумерках, ужас того, кто обнаружил смертный огонь в своем собственном чреве.
- Могу я почитать, так чтобы меня поминутно не беспокоили?
Стоя перед ним, Розетта теребит передник:
- Видите ли, Синьор... Ваша жена умерла...
- Опять?!
Да, опять, в четвертый раз за тридцать лет: упрямая и весьма удручающая череда смертей, которые уже трижды вызывали пересуды в Венеции и тщетно расследовались правосудием, не поскупившимся на допросы и слежку. На сей раз Альвизе скоропостижно стал вдовцом после кончины Луизы Ланци, урожденной Кальмо, бывшей актрисы Театро Сан Самуэле, на которой, как говорят, он женился по любви.
Альвизе бледнеет. Уже слышно, как забегали в коридорах. Слышно и как тихонько скрипнул паркет за дверьми. Скройте, о скройте под кружевами эти черные и синеватые пятна, обезобразившие ей живот. Он женился на ней, поддавшись капризу страсти, ведь за душой у нее не было ни цехина, одни лишь долги прокатчицам платьев и масок. Она, однако, блистала какое-то время в
