Можно ли было верить маминому гостю? На этот вопрос теперь уже вряд ли удастся получить достоверный ответ. Точно стало известно только одно: мама стала вдовой, а мы с сестрой лишились отца.
И невольно память подсказала из «Непридуманного» Льва Разгона: «Они все канули в неизвестность, чтобы через двадцать лет эта неизвестность обернулась лживой бумажкой, где все — и дата, и причина — все было лживо. Кроме одного — умер».
Эти же мысли терзали замечательную поэтессу Анну Андреевну Ахматову, отозвавшуюся на происходящее еще в марте 1940 года бессмертными строками:
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать...
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде.
Как все это непостижимо и страшно. Поймут ли это приходящие в жизнь сегодня? Задумаются ли: как можно было так жить?
Вряд ли можно рассказывать о жизни практически любой советской семьи в начале 40-х годов, не затрагивая военной темы. Война грубо, необратимо вторглась в нашу жизнь.
Гражданский подвиг мамы
Начало войны, как это ни парадоксально, принесло в жизнь нашей семьи какое-то облегчение. И материальное, и моральное. Маму приняли на работу в школу № 168 на должность секретаря-машинистки.
Школа располагалась на углу Большой Дмитровки и Петровского переулка. Теперь на месте старенького, невзрачного здания красуется новое, современное. В нем заседает Совет Федерации.
Мамина работа давала ей право на рабочую продовольственную карточку, что было чрезвычайно важно. После моего призыва в армию мама, носившая несколько лет несмываемое клеймо жены «врага народа», обрела новый статус: мать солдата. А когда в январе 1943 года я в составе 15-й Гвардейской отдельной морской стрелковой бригады начал свой фронтовой путь, мама получила своеобразное повышение в звании — она стала матерью фронтовика! Все это существенно изменило отношение к нашей семье.
Работая в школе на скромной должности секретаря, мама умудрилась совершить, как, наверное, сказали бы сегодня, гражданский подвиг.
Сейчас многие знают, а все пожилые люди помнят, в каком тяжелейшем состоянии оказался фронт, оборонявший столицу, к середине октября 1941-го. Особенно врезался в память страшный день — 16 октября. Я был все время в Москве и хорошо помню тот день. Помню пепел, летящий из труб различных учреждений, где жгли архивы; москвичей, быстро семёнящих по улицам с большими Кульками муки, выданной им сверх нормы; беженцев, идущих на восток с вещевыми мешками за плечами. Помню панику на улицах и на вокзалах. Все было непредсказуемо, страшно, тревожно.
