Друзья прошли в квартиру и остановились в нерешительности — Джексон стоял у туалета со сжатыми кулаками, чуть согнувшись, и напоминал кота, поджидающего в засаде смертельно досадившую ему мышь. Посредине кухни торчала патлатая, седая, тощая, как фанера, ведьма — соседка с огромным фонарем под глазом. Жутко воя, она пялилась уцелевшим глазом на Джексона, при этом казалось, что она прицеливается. С визгом и гамом на кухню залетела стайка детей и кинулась к своим мамкам, что-то стряпающим, пекущим к завтраку. На орущую кикимору никто не обращал внимания. Друзья попытались сосчитать молодую поросль, мельтешащую перед глазами, но постоянно сбивались со счета.
— И не пытайтесь, — произнес Джексон, читая их мысли, — я и сам не знаю, сколько их, соседей хлебом не корми — дай поплодиться.
— Кого это ты у сортира караулишь? — недоуменно спросил Боб.
— Да так, — как бы нехотя промолвил Джексон. — Считай, гражданская война в масштабах коммуналки, коммунальные войны, одним словом. Брюхатый козел, мужик этой бабы-яги (он указал взглядом на вопящую старуху) повадился молотить по нашей двери. Проходит мимо — ногой бах! Предупредил раз, предупредил два — видать не понимает, ущербный, сейчас снова бахнул. Опостылело вконец… Ну вот, он бахнул — я за ним… Закрылся, гад, в туалете!
Боб с Миронычем недоуменно переглянулись. Они собрались было отговорить приятеля от активных действий, но тот уже решительно направился к дверям кабинки общественного пользования.
— Пора брать штурмом, а то разговор у нас серьезный, да и Аркаша, наверное, нас заждался.
Старуха, услыхав эту угрозу, стала голосить пуще прежнего, и тут страшный удар ноги сорвал дверь клозета с крючка, и она хряснула, судя по всему, по пузу в грязной майке. Жирная туша не удержалась на коротких кривоватеньких ножках и с грохотом полетела на унитаз. И так славно там пристроилась, что могло показаться, что «брюхатый козел» не искал там политического убежища, а сел справить нужду, по причине прогрессирующего склероза забыв снять трусы. Поверженный шкодливый сосед грустно замычал, его тощая подруга жизни, наоборот, выть перестала. Джексон заканчивал операцию по обучению нерадивого товарища правилам советского общежития: последовавший мощный удар кулака заставил лязгнуть слегка отвисшую челюсть. Из глаз несчастного посыпались искры, которые едва не подожгли туалетную бумагу, и всем почудилось, что запахло гарью. Последний, не менее сокрушающий удар в живот, проник в дряблую плоть аж до позвоночника, раздался странный звук — казалось, позвоночник ссыпался в трусы. Но это был не позвоночник, в чем присутствовавшие при инциденте быстро убедились и недовольно заводили носами, — специфический запашок не оставлял сомнений в природе своего происхождения. Оппонент Джексона слегка подергался в конвульсиях и затих — он находился в тяжелом нокауте. Джексон, посчитав компенсацию за затянувшийся моральный террор вполне достаточной, повернулся к поддатой ведьме, которая в оцепенении наблюдала за скорой расправой:
