— И когда ты узнал, что я беременна, эта мысль даже не пришла тебе в голову? — Эйвери по глазам прочитала его ответ. — Вечером я улетаю в Лондон, и как только я там окажусь, мой адвокат сразу начнет готовить все необходимые для развода бумаги.
— Эйвери, прошу тебя, не надо.
— Прощай, Маркус.
Больше всего на свете Маркусу сейчас хотелось броситься следом за Эйвери, на руках принести ее обратно и убедить в том, что она все не так поняла. Сказать, что он любит ее. Вот только он прекрасно понимал, что она не только ему не поверит, но еще и обвинит в очередной попытке обмануть себя.
И ведь сначала он действительно пытался ею манипулировать. Маркус сразу же понял, что понравился Эйвери, и ему нужно было просто развернуться и уйти, особенно после того, как она показала ему картину. А он не смог. И теперь ничто не изменит его отвратительного поступка.
А что еще хуже, у него и у самого постепенно возникли чувства к Эйвери, а потом и настоящая любовь пробилась сквозь броню, которую он старательно выковывал уже много лет. Он так верил в свою силу, а оказался лишь обыкновенным уязвимым человеком. А теперь покорившая его женщина ушла вместе с их будущим ребенком.
А в довершение всего за ней совершенно бессмысленно бежать. Ей сейчас слишком больно, и все по его вине. А под этой болью Маркус разглядел настоящую ярость. Что ж, у Эйвери достаточно причин злиться, нужно дать ей время немного успокоиться.
Вот только отступать он не собирается. Хочет она того или нет, но ей придется сообщать ему о развитии их сына или дочери, а постепенно он сумеет достучаться и до нее самой. И они заново начнут их семейную жизнь, но на этот раз у них все будет по-другому.
Маркус в отчаянии расхаживал по комнате, понимая, что сейчас он ничего не может сделать. Нужно было просто объяснить, почему он так страстно желал заполучить картину и вернуть ее деду. Вот только он не нашел в себе сил вслух сказать, что это именно из-за него деду пришлось продавать картину.
Хоть он и сказал Эйвери, что родители, которые даже не захотели заботиться о своем единственном сыне, и не имеют к нему никакого отношения, в глубине души он считал, что это не так.
Прайсы никогда не были особенно богаты, а уж о той роскоши, к которой привыкли Каллены, и говорить было нечего, но они всегда были дружной семьей, помнящей своих предков, а «Очаровательная дама» была неустанным тому напоминанием.
Это полотно как бы стало для Маркуса олицетворением всех жертв, которые пришлось принести его семье. Катлин поступилась своей репутацией, работой и будущим своей семьи просто потому, что приглянулась богатому художнику. А дед пожертвовал своей единственной настоящей ценностью, и все ради него, ради Маркуса. Так разве можно его теперь осуждать за то, что он так отчаянно хочет вернуть картину деду?
