Вдруг девушка задвигалась, мягко скользнула и высвободилась из лап детины. Вот она выпрямилась, совершенно обнаженная, с отвращением взглянула на мужчину, продолжавшего храпеть, набросила рубашку и вышла к нам. Заметив меня, остановилась, но не улыбнулась, как все остальные.
Она была очень молода, просто ребенок, лет тринадцати-четырнадцати. Но взгляд ее был взглядом женщины. Она с каким-то любопытством осмотрела мой воротничок, галстук и костюм. Потом перехватила мой долгий взгляд. Я повернулся и шагнул в тесную темную комнату прямо перед собой. Она вошла следом, прикрыла дверь. Любопытство ее пропало, она снова была безразличной и покорной.
На полу в углу комнаты, словно вздувшийся труп, лежал грязный тюфяк. Чуть поодаль ребенок — девочка лет четырех-пяти — посматривал вокруг безучастными, блестящими глазами. Она была очень похожа на вошедшую со мной девушку. Даже взгляд у обеих был одинаковый — томный и бессмысленный. Она смотрела голубыми глазами, то открывая, то закрывая их, наконец веки ее сомкнулись и послышалось спокойное посапывание.
Возле тюфяка на печке стояла лампа с грязным, закопченным стеклом, лежали аккуратная тетрадка и карандаш. По стенам рядами, как таблицы иллюстраций в учебнике биологии, повешены изображения губ, круглых, как бутон, вытянутых шнурком, рассеченных сверху, толстых, мясистых и огромных. Не знаю почему, но я повернулся и взглянул на губы девушки.
Она держала в руке тетрадь и листала ее, как школьница… Я начал раздеваться, она же быстро и ловко нагнулась, рубашка скользнула через голову и упала на ковер. Я повесил одежду на большой ржавый гвоздь, вбитый в стену, и шагнул к ней…
Глаза девушки неподвижно смотрели вверх. Не знаю, в который раз она пересчитывала балки потолка, ожидая, пока все кончится…
Я поднялся и, стоя у стены с одеждой, подумал о планах и ожиданиях, которые связывал с сегодняшним днем. К горлу подступила тошнота. Сладкие мечты и заманчивые планы оказались пустотой. Я хотел сказать хоть что-нибудь, но не мог собраться с духом.
Мне показалось, что командировка в этом городе уже закончена, и я мысленно спрашивал себя, что написать в отчете.
А она набросила рубашку, выпрямилась и отошла к печке, напевая:
Тихонько-тихонько пусти меня к себе,
Прими меня в свои объятия.
Взяла карандаш, полистала тетрадку и начала писать. Я вытянул шею и заглянул — детским, крупным почерком шли какие-то записи. Девушка послюнявила кончик карандаша, склонилась, как ученица, и написала с новой строки: «Трое утром… четверо вечерних… семь — вчера ночью… Одну ночь спала…»
